Джеймс Фелан - Одиночка

Луч упавшего фонаря выхватил из темноты искаженное безумием лицо…

Даниэль на четвереньках пытался держать двери, по которым молотили Охотники.

— Сейчас! — заорал я и сорвал со стены огнетушитель, выдернул чеку и, прижав свободным плечом вторую створку, выпалил: — На счет три отпускаем двери, я заливаю их, и мы прорываемся к машине.

— Понял!

— Один!

— Два!

Резким рывком двери распахнулись. Даниэль оказался прижат створкой к стене, а я упал на спину и выронил огнетушитель.

Охотники ворвались в кухню. Худые, напряженные как пружина, гибкие. Беспощадные хищники, не оставляющие жертвам ни единого шанса. Все втрое остановились, глядя на мои…

Бах!

Неожиданный удар створки, за которой оказался Даниэль, отвлёк их всего на мгновение, но я успел схватить огнетушитель, направил на них сопло — белая пена покрыла лица Охотников.

— Даниэль! Вперед!

Мы выскочили в банкетный зал. Без фонариков здесь было совершенно темно, только вдалеке маячило светлое пятно выхода на улицу. Мы бок-о-бок бежали к нему. Пепла на полу было по щиколотку. Охотники не отставали. Я по-прежнему держал в руках тяжёлый огнетушитель в руках, но бросать его пока не хотел.

— Осторожно! — заорал Даниэль.

В мутном луче света возник ещё один Охотник: как раз на пути к выходу. Я оказался перед ним первым и с силой приложил огнетушителем по голове. Звонкий удар — и несчастный рухнул на пол.

— Догоняй!

Даниэль был на пару шагов впереди. Я поскользнулся на толстом слое пепла и упал. Подымаясь, увидел, как мой товарищ миновал холл и через узкую щель протиснулся на улицу. Выставив вперёд огнетушитель, боком сунулся в приоткрытые двери и…

— Я застрял! — выкрикнул я. Стало очень страшно. Как я ни пытался, грудная клетка не проходила в щель. Я начал задыхаться. — Они близко!

Два Охотника, которых я залил пеной, преодолели почти весь зал. А я так и торчал в дверях: наполовину внутри, наполовину снаружи. Я извивался, рвался, но продвигался слишком медленно…

— Тащи меня! Тащи! — заорал я Даниэлю, вцепившемуся мне в рукав, а сам что есть мочи пнул первого Охотника ногой в живот. Второй тут же налетел на меня и… вытолкнул наружу.

Даниэль выпустил по Охотникам остатки пены из огнетушителя и помог мне подняться. Мы рванули через дорогу: бежать пришлось наугад, потому что сквозь снежную завесу машину было не рассмотреть. Я нёсся вслепую, стараясь не потерять Даниэля.

Ноги уехали вперёд. Падая, я ударился головой обо что-то твердое, и мир улица окрасилась красно-сине-черным цветом.

Меня разбудили похлопывания по руке. Вокруг было темно, и я не сразу понял, что это из-за упавшего на лицо капюшона. Затем капюшон подняли, и я часто-часто заморгал от хлынувшего в глаза света. Склонившееся надо мной лицо я узнал не сразу: на меня смотрел Том.

Даниэлю удалось втащить меня в машину и кое-как дорулить до Челси Пирс. Все это время я полусидел-полулежал на пассажирском сидении, а голова безвольно болталась из стороны в сторону, будто шея не хотела её больше держать.

— Давайте, берите его за ноги. Понесём наверх, — сказал Том.

На руках меня выгрузили из кабины и занесли в спорткомплекс. Не помню, говорил я что-то или нет.

Меня опустили на носилки. Комната бешено вращалась, а в глаза бил яркий солнечный свет. Мне даже показалось, что поездка завершилась и я, наконец-то оказался дома, в Австралии. Дома…

Но солнце оказалось всего лишь фонариком, которым Том светил мне прямо в глаза. Осматривал.

— Сотрясение, открытая травма головы, дай кетгут.

Я чувствовал, как иголка прокалывает кожу на лбу, но сил сопротивляться у меня не было. Боль не ощущалась, просто каждый прокол стягивал кожу: семь, восемь, девять… Укол над левым глазом. Руки в резиновых перчатках двигались очень быстро. Пахло кофе и мылом.

— Готово. Вымойте его и осмотрите на предмет других травм, — сказал Том.

С меня снимали одежду. Голову только чуть приподняли и тут же снова опустили на подушку. Я посмотрел, кто проделывает со мной эти манипуляции, и увидел женщину, которая вчера ухаживала за ранеными в лазарете. Она стащила с меня ботинки и носки, джинсы и футболку разрезала ножницами.

— П-придется носить ш-шлем.

— Тихо, не разговаривай. Все будет в порядке.

Заболела голова. Я перестал чувствовать лицо — замерзло, что ли? Я с силой хлопнул себя по щеке ладонью: руку пронзила боль. Санитарка сняла правую перчатку, а левую ей пришлось разрезать. Кисть распухла почти вдвое со вчерашнего дня: пальцы стали ярко-красными и так раздулись, что казалось, натянутая кожа вот-вот лопнет. Уже второй раз за последнюю неделю мне повстречался такой неестественно красный цвет в природе: первый раз у тропической птицы в зоопарке. Красный ибис, так она называется? Хорошо, Рейчел меня не видит.

Даниэль принес какао.

— Ему можно?

Женщина пожала плечами, а я кивнул.

Напиток оказался таким вкусным, таким теплым, только вот держать стакан было тяжело. Вокруг меня собралось несколько человек. Хотелось верить, что снять с меня подштанники санитарка не успела.

— Как себя чувствуешь? — спросил Даниэль.

— К-как я в-в-выгляжу?

— Точно с того света.

— Т-так и д-думал. — Ароматный дымок от какао согревал лицо. — Ч-что с-с-случилось?

— Ты поскользнулся, ударился головой и вырубился, — стал рассказывать Даниэль, присаживаясь на корточки и прикрывая мой обнаженный торс одеялом. — Так мело, что я тебя не сразу нашёл. Пришлось засунуть тебя в кузов, потому что заражённые были слишком близко.

Теперь понятно, почему у меня так замерзло лицо и сам я весь в снегу. Лишь бы не порезали спасательскую куртку: я привык к ней, она мой старый верный друг.

— Спасибо, — проговорил я. Даниэль придерживал стакан, а я пил теплое, сладкое какао, потихоньку отогреваясь и переставая стучать зубами.

Народу в лазарете почти не было. Санитарка закончила осматривать меня. Губы у неё двигались — она что-то говорила. А у меня в голове играла старенькая песня Майкла Джексона, в которой поется, что мир ещё не поздно исцелить. Интересно, как управлять этим воображаемым проигрывателем? Я бы включил что-нибудь не такое старое и тоскливое.

Даниэль с санитаркой отвели меня в душевую. В маленьком зеркале я увидел свое отражение: чёрное лицо, чёрная шея, чёрные волосы — я весь оказался покрыт толстым слоем пепла, сажи и грязи. Перемазался в выгоревшем отеле? На черном фоне блестели белки глаз и зубы.

Меня завернули в теплое влажное полотенце, от которого подымался к потолку пар. Санитарка усадила меня на пластиковый стул, а Даниэль приподнял и опустил мои ноги в таз с теплой водой. Женщина осторожно умыла меня — на белый кафель ручейками стекала грязно-серая вода; затем она, макая губку в ведро с теплой водой, обмыла меня всего. Я понемногу прогревался, но как только она переставала водить губкой, снова начинал дрожать. Когда я был отмыт, меня подняли со стула, вытерли и отвели в лазарет, положили на кровать — на самую настоящую кровать, с пружинным матрасом, белой простынёй — и укрыли несколькими одеялами. Под голову мне подсунули высокую подушку, так что я полулежал-полусидел, а Даниэль, точно добрый волшебник, в ту же секунду протянул мне ещё один стакан горячего какао на сгущёнке.