Дин Кунц - Тихий уголок [litres]

– Что было, то было. Но нынешние события не имеют никакого отношения к моей матери.

Моше предложил налить еще вина, но она отрицательно покачала головой. Он отодвинул свечку, чтобы пламя не отражалось в стеклах, и снова надел очки, точно хотел яснее видеть Джейн, как следует уловить выражение ее лица.

– Когда умер Ник, вы не сомневались, что он не мог покончить с собой. Вами овладела навязчивая идея – доказать, что он не делал этого. В результате вы обнаружили, что число самоубийств выросло, и идея стала еще более навязчивой.

– Все это – реальность. Есть люди, которые пытаются заставить меня замолчать всеми возможными способами. Я не брежу, Моше.

– Я и не думаю, что вы бредите. Я верю каждому вашему слову. Хочу только сказать, что человеку, которым двигает навязчивая идея, может не хватить терпения, рассудительности и даже ясности мысли, чтобы успешно расследовать этот византийский заговор.

– Я это понимаю. Правда. Но, кроме меня, никого нет.

– Я бы беспокоился не так сильно, если бы вы осознавали, насколько запредельна ваша одержимость, насколько глубоко она укоренилась в вас. Тогда вы, возможно, поняли бы, что она может привести к опрометчивым поступкам и поверхностным суждениям.

– Моше, могу лишь заверить вас, что я была и остаюсь следователем. Больше мне нечего добавить.

Он чуть ли не с минуту внимательно смотрел на Джейн, которая уверенно встретила его взгляд.

– Помните, как вы, Натан и еще несколько человек пришли ко мне на обед три года назад, по случаю поимки Кратчфилда?

– Конечно помню. Счастливый был вечер.

– Вы по моей просьбе играли на рояле. Играли удивительно хорошо. – (Джейн промолчала.) – Гости спрашивали вас об отце, но вы с привычным изяществом уходили от ответа.

– Когда твой отец – знаменитость, ты рано приучаешься не говорить о своей семье с посторонними.

– Защита семейных тайн?

– Право на частную жизнь, ничего больше.

– Вы хвалили мать за то, что она поощряла ваш интерес к музыке.

– Она и сама была превосходной пианисткой.

– Вы редко говорите о ней, и всегда – с большим почтением. Еще реже вы говорите об отце, и делаете это с холодным безразличием.

– Мы никогда не были близки. Он так часто уезжал на гастроли.

– Ваша холодность выдает нечто большее, чем неприязнь.

– Скажите мне, доктор, что еще она выдает? – спросила Джейн и сама поразилась пренебрежительной нотке в своем голосе.

– Глубокое недоверие, – сказал он.

Джейн наконец прекратила игру «кто кого переглядит», но тут же снова посмотрела в глаза Моше, чтобы он не стал искать скрытого смысла в этом поступке.

– У всех детей возникают проблемы с родителями.

– Извините меня, если я наступил на больную мозоль.

– Разве вы не начали это делать какое-то время назад?

– Я не умею играть на рояле так хорошо, как вы, но неплохо разбираюсь в мозолях. Он откинулся на спинку стула и сложил ладони на столе. – Это не сексуальное.

Джейн нахмурилась:

– Вы о чем?

– Проблема с вашим отцом. Вы не были объектом домогательств, и нет никаких признаков того, что в детстве вы подвергались сексуальному насилию.

– Он урод, но предпочитает молоденьких женщин, а не детей.

– Он вновь женился через год после самоубийства вашей матери.

– И что я должен сделать?

– Вы же хотели что-то сделать.

– Он оскорбил память матери, женившись на Юджинии.

– Разве это не проблема?

– Это одна из моих проблем.

– Но не та самая.

– Он трахал Юджинию еще тогда, когда мать была жива.

– Это грубое выражение должно предотвратить дальнейшие вопросы?

Она пожала плечами:

– Продолжайте, если хотите.

– Почему вы считаете, что ваш отец убил вашу мать?

Незадолго до этого Джейн отодвинула от себя полупустой бокал. Теперь, пораженная его проницательностью, она взяла его и сделала глоток. Моше тоже пригубил вино, словно совместное выпивание связывало их.

– После самоубийства всегда проводится вскрытие, – заметил он.

– Должно проводиться, но так бывает не всегда. Коронер принимает решение в зависимости от местных правил и обстоятельств.

– Так у вас были данные в пользу этой теории?

– Он улетел тем утром и должен был находиться в отеле, в четырехстах милях от нас. Давал концерт в другом городе следующим вечером. Но когда я проснулась, то услышала, как они ругаются.

– И что вы сделали, когда услышали их?

– Засунула голову под подушку и попыталась уснуть.

– Уснули?

– На некоторое время. – Она отставила бокал в сторону. – Он был там ночью, я слышала его. Есть и еще одна причина верить, что он был там. Но никаких твердых доказательств. И потом, он мастер устрашения и манипуляций.

– Вы боялись его?

– Да.

– Вы все еще злитесь на себя из-за того страха перед ним.

Джейн ничего не ответила.

– Вы вините себя?

– В чем?

– Вы услышали, что они ругаются, и уснули. А если бы пошли к ним, как по-вашему, мать была бы сейчас жива?

– Нет. Думаю… я тоже была бы мертва. Он инсценировал бы все по-другому: сначала она убила меня, а потом покончила с собой. – (Паузы Моше были точно выверены и выдержаны, как в концерте Моцарта, который они недавно прослушали.) – Я виню себя в том, что никогда не говорила об этом впоследствии. В том, что позволила ему запугать меня.

– Вы были всего лишь ребенком.

– Это не имеет значения. В критический момент вы либо решаетесь, либо нет.

Моше вставил пробку в бутылку, полную почти наполовину.

– Одержимость начинается не со смерти Ника. Ее корни уходят в события девятнадцатилетней давности. – Он съел ягоду земляники, которую прежде отложил в сторону. – Вы жаждете отомстить за Ника и за свою мать, но главное для вас не это.

Джейн молчала. Моше снял очки, вытащил нагрудный платок из кармана, принялся протирать стекла.

– Вы хотите разоблачить заговор, – продолжил он, – посадить тех, кто за ним стоит, убить их при необходимости, восстановить справедливость, уравновесить чаши весов, чтобы ваш мальчик не мучился всю жизнь от ощущения того, будто он был должен, или до сих пор должен, сделать что-то для восстановления справедливости. Вы не можете избавить его от горя, но можете избавить от чувства вины, которое грызло вас все эти годы. Не так ли?

– Так. Но это не все. Я хочу, чтобы он жил в мире, где люди значат больше идей. Никаких свастик, никаких серпов с молотом, никакого преклонения перед бесчеловечными теориями, которые ведут к гибели десятков миллионов человек. Я вижу, каким взглядом вы смотрите на меня, Моше. Я знаю, что не смогу изменить мир. Я не страдаю синдромом Жанны д’Арк. Я хочу для сына всего этого, но если мне удастся хотя бы избавить его от чувства вины, я буду считать, что совершила нечто достойное.