Дин Кунц - Тихий уголок [litres]

Электронный звук, неприятный и ритмичный, заставил ее посмотреть в сторону телефона, висевшего на стене. Трубка лежала на столе.

Как давно ее сняли?

Это она звонила кому-то? Или, наоборот, звонили ей?

Она положила нож. Повесила трубку.

«Отнеси это ему, отнеси это ему, отнеси это ему…»

Эйприл взяла поднос и понесла к лестнице.

На ее середине она сделала необыкновенное открытие. Она несла не поднос. В правой руке она сжимала французский нож, гораздо больше прежнего. И острее.

Вдали нижняя часть неба была залита кровью, красным светом, ярким, как источник жизни, а здесь, на земле, темень уже стучалась в кухонные окна.

Восьмой самоубийца, тридцатипятилетняя женщина, служившая в сенате штата Флорида, мать четырех детей, явно боролась с собой – выпустила первые две пули мимо цели. Третья разнесла ей шею. Джейн прочла:

– «Возьми пистолет, возьми пистолет, возьми пистолет, он несет радость».

Моше расхаживал по кухне.

– Эта записка предназначена не для родственников.

– Нет, не для них, – согласилась Джейн.

– Она пишет это для себя, уговаривает себя совершить этот ужасный поступок.

– Или, может быть… – начала Джейн и замолкла.

Моше повернулся к ней:

– Продолжайте.

– Может быть, она пишет то, что слышит. Голос в ее голове. Паучок живет в ее мозгу и говорит с нею.

Вот Эйприл – в коридоре второго этажа, на пороге кабинета мужа, дверь которого открыта.

Она тихо вошла с подносом в руках.

Эдди сидел за компьютером, спиной к ней, погрузившись в описываемую им сцену; вернулся назад, стер фразу, которая не устроила его, быстро набрал новую строку, вернулся на предыдущую страницу – посмотреть, что там…

Он глубоко погружался в свои фантазии. Точно так же мир вокруг Эйприл словно исчезал, когда она садилась за рояль, сочиняла мелодию, искала нужную третью группу из восьми тактов в тридцатидвухтактном периоде.

В его работе было столько же лиричности, сколько красоты в нем самом. Когда Эйприл смотрела, как он работает и бормочет что-то под нос, недовольный собой, она вдруг понимала, что беззвучно плачет, тронутая всем, что они пережили вместе, всем, что они видели: триумфы и трагедии, единственный ребенок, рожденный мертвым… Их любовь выдерживала все утраты и неудачи и сможет выдержать то, что ждет впереди.

«Отнеси это ему, отнеси это ему, отнеси это ему…»

За окнами высились темные громады гор, снежные мотыльки бились в стекло.

Она поставила поднос на стол, заваленный всевозможными справочниками, взяла бутылку вина, подошла к Эдди и замахнулась слева направо, так, словно его голова была носом спускаемого на воду судна. Удар оказался таким сильным, что бутылка разбилась, а Эдди, облитый пахучим вином, упал со своего офисного кресла на пол.

Эйприл отодвинула кресло, посмотрела на Эдди и увидела, что он в сознании, но ошеломлен, сбит с толку, ничего не понимает. Он произнес ее имя, но так, словно не был уверен, что перед ним Эйприл.

Ей предстояло сделать то, что должно было быть сделано, для чего требовался еще и нож. Сделать все как надо. Эйприл взяла нож с подноса.

– Я так люблю тебя, – сказала она. – Так люблю.

Каждое слово было всхлипом. Потом она упала на Эдди, с ножом в руке.

Девятым был тридцатисемилетний мужчина, университетский преподаватель и известный поэт. Он бросился под поезд метро.

– «Свобода от действий и страданий, свобода от внутреннего и внешнего принуждения», – прочла она.

Глядя в ночной мрак сквозь окно над раковиной, Моше Стейниц сказал:

– Похоже на стихи.

– Да, стихи, но не его собственные. Я выяснила: это из «Сожженного Нортона» Томаса Элиота.

Тот, кто оставил последнюю, десятую записку, был моложе всех. Двадцатилетняя аспирантка, настолько одаренная, что в колледж она поступила в четырнадцать лет, в шестнадцать стала бакалавром, в восемнадцать получила магистерскую степень и принялась работать над докторской диссертацией по космологии. Она подожгла себя.

Джейн прочла:

– «Мне нужно уходить. Мне нужно уходить. Я не боюсь. Я не боюсь? Кто-нибудь, помогите мне».

Когда Эдди оказался там, где ему следовало быть, когда Эдди оказался с мертвыми, Эйприл подумала, что хотела бы вырезать признание в любви на собственной плоти, если бы смогла прожить достаточно долго, – но она не хотела оставаться одна, без Эдди, в этом темном мире. Она встала на колени рядом с ним, взяла нож в обе руки и вспорола себе живот, вонзив лезвие почти по рукоять. Боль пронзила ее, словно молния, и погрузила в темную тишину. Немного спустя сознание вернулось к ней. Она была слишком слаба, чтобы и дальше чувствовать боль. Лежа на полу рядом с Эдди, она нащупала его руку, схватила ее и вспомнила Вермонт в ту давнюю пору, красные клены в ярких осенних одеяниях и юную любовь, а в последний короткий миг подумала: «Что же я сделала?»

Выслушав содержание всех десяти записок, Моше сел за кухонный стол и принялся читать ксерокопии, принесенные Джейн.

Он включил музыку, заполнившую дом через громкоговорители, установленные в каждой комнате: Моцарт, Концерт для фортепиано с оркестром № 23 – удивительная вещь с сильным началом, какого не смог бы создать ни один другой композитор, музыка, которая даже в это мрачное для Джейн время заражала ее возвышенным оптимизмом – хотелось ухватить его и удержать.

Она сидела за столом с закрытыми глазами, обхватив одной рукой бокал с ароматным «Диндарелло». Спустя какое-то время Моше заговорил, тихо, как всегда, но его голос был хорошо слышен сквозь музыку:

– Я склоняюсь к мысли, что эти люди, по крайней мере большинство из них, убивая себя, пребывали во встревоженном состоянии. Я не нахожу у них депрессии, которая обычно ведет к самоубийству, ничто не убеждает меня, что доносившиеся до них голоса указывают на шизофрению, ничто не говорит о классических душевных болезнях. В этом есть что-то уникальное… и чертовски странное.

Концерт включал эпизод, отличающийся и от предыдущих, и от последующих, – очень медленная часть, насыщенная глубочайшей тоской, которая охватила обоих. Джейн ничего не ответила: она сидела с закрытыми глазами, направлялась вместе с Моцартом туда, куда он вел ее, в средоточие глубочайшей печали, вспоминала Ника и свою давно умершую мать. Когда эпизод завершился и вернулась волнующая мелодия, полная неустрашимого оптимизма, она почувствовала, что тронута до глубины души, но глаза ее при этом не увлажнились. Отсутствие слез, способность управлять собой, подтвержденная сухими глазами, привели Джейн к убеждению, что она готова сделать следующий шаг, каким бы трудным он ни оказался.