Дин Кунц - Тихий уголок [litres]

Стерлингу снилось, что он тонет, и поначалу он испытывает облегчение оттого, что проснулся.

Сальса придает живость этому мгновению, но ведь он никогда не ложится в постель под такую праздничную музыку. Перед глазами – туман, он морщится от какого-то химического привкуса и несколько секунд не может понять, стоит он, сидит или лежит.

Он моргает, снова моргает, туман рассеивается, в голове тоже проясняется, но только отчасти. Он лежит на спине, на полу в туалете (надо же, в туалете!), рядом с дорогой его сердцу подлинной ванной в стиле ар-деко.

Он пробует пошевелиться, но понимает, что ограничен в движениях. Запястья связаны прочной кабельной стяжкой. Вторая стяжка соединяет первую с третьей, а третья закреплена на ножке ванны, которая стоит на шарах, стиснутых свирепыми когтями стилизованных львиных лап. Голени тоже прикручены одна к другой и, кроме того – при помощи еще нескольких стяжек, – к канализационной трубе из нержавеющей стали, подведенной к раковине.

Раковина вырезана из редкого кварца янтарного цвета. Кажется, будто она плывет, хотя в действительности опирается на хитро спрятанные дюймовые стальные штанги, прикрепленные к стальной балке внутри стены. Канализационная труба и две водопроводные трубы, тоже из нержавеющей стали, образуют изящные параллельные арки, начинаясь от днища кварцевой раковины и исчезая в облицованной гранитом стене. Он всегда гордился элегантным и необычным видом этой раковины.

Мысли проясняются еще немного, и он понимает, что лежит на своей одежде, а на нем самом одежды нет. Рубашку от «Гуччи» с него сняли, изумительно удобные штаны «Офисин женераль» на каждой ноге разрезаны до пояса, материал развернут по обе стороны от его тела, а паховая часть вообще вырезана.

Эти первоклассные штаны обошлись ему в тысячу двести пятьдесят долларов. Он должен был возмутиться, но в нынешнем полусонном состоянии удовлетворяется сознанием того, что хорошо выглядит в серых с черным поясом трусах от «Дольче и Габбана», плотно и безупречно облегающих его хозяйство.

Кто-то выключает музыку.

Чувства понемногу возвращаются к Стерлингу, когда девица заходит в туалет из его спальни. Ее лицо бесстрастно – настолько же, насколько красиво. Она возвышается над ним, как богиня. Потом встает на колени, кладет левую руку в необычной черной перчатке на его мускулистую грудь и медленно опускает ее на живот. Стерлинг связан, но угрозы он не чувствует. Но потом в левой руке девицы появляются ножницы, она пощелкивает ими – лицо по-прежнему бесстрастное, как у манекена, глаза ярко-голубые, словно подсвеченные изнутри. Голосом таким же невозмутимым, как выражение ее лица, она говорит:

– Что бы еще такого отрезать?

Теперь Стерлинг окончательно приходит в себя.

Глаза у Овертона были зелеными, цвета болиголова, с крохотными фиолетовыми полосками. Джейн никогда не видела более ядовитого взгляда.

Но злость в них была приправлена страхом, и это ее порадовало. Большинство нарциссов – бесхребетные трусы, но некоторые заходят так далеко в упоении собой, что считают себя неприкосновенными. Даже в такой отчаянной ситуации самые безумные из них, возможно, не способны представить себя мертвыми.

А ей требовалось, чтобы этот адвокат представил себя мертвым.

Каким он вполне мог стать.

Овертон напустил на себя самый свой отчаянный адвокатский кураж:

– Вы совершили большую ошибку, и у вас чертовски мало времени, чтобы все исправить.

– Разве я ошиблась и пришла не к тому человеку? – спросила она.

– Тысячу раз ошиблась, детка.

– Разве вас зовут не Уильям Овертон?

– Вы знаете, как меня зовут, и прекрасно знаете, что я имею в виду.

– Тот самый Уильям Овертон, которого друзья называют Стерлингом?

Его глаза широко распахнулись.

– Кого из моих знакомых вы знаете?

Об этом факте она прочла в журнале. Как странно: люди, любящие находиться в центре внимания, порой делятся подробностями своей личной жизни, чтобы снискать расположение интервьюера, а потом забывают, что́ они сказали.

– Вы воспользовались услугами хакера, работающего в Темной сети. Может быть, собирались украсть секреты какой-нибудь корпорации и потом угрожали им разорением, принуждая к досудебному урегулированию. Вроде этого, да?

Он ничего не ответил.

– Вы никогда не встречались с этим хакером, никогда не видели мерзавца, которого наняли. Он пользовался именем Джимми.

– Вы несете чушь. Отталкиваетесь от непроверенной информации.

– Джимми не только работал на вас, но и собирал о вас сведения. И узнал один из ваших главных секретов.

В зале суда, одетый, а не связанный, он удостоил бы ее убийственным взглядом. Но в нынешних обстоятельствах было трудно сохранять хладнокровный вид. Все его секреты пронеслись в голове, словно стая акул, и, разумеется, их набралось столько, что не было надежды угадать, какой именно заставил эту девицу нарушить его покой.

– Вы хотите получить деньги за молчание? В этом дело?

– «Деньги за молчание» – звучит уродливо. Пахнет вымогательством.

– Если у вас что-то есть на меня – хотя, конечно, нет ничего, – так вот, если вы и в самом деле что-то накопали, то глупо раскалывать меня таким способом.

Она не собиралась называть имя его близкого дружка Бертольда Шеннека или говорить о наноимплантатах в мозгу. Этот секрет был таким большим и темным, что после его раскрытия Стерлинга пришлось бы убрать. Он должен верить, что у него есть надежда, пусть и крохотная.

– Джимми говорит, что вы состоите членом одного крутого клуба.

– Клуба? Нескольких загородных клубов. Удобные места, чтобы завязывать деловые знакомства. Слово «крутой» ни к одному из них не подходит. Если только вы не считаете, что все дело в гольфе, разговорах за гольфом и официантках в белых пиджаках.

– Этот клуб – поганый бордель для богатых негодяев.

– Бордель? Думаете, мне нужно платить шлюхам? Идите в задницу. Вместе с вашим Джимми. Не знаю я никакого Джимми.

– Но Джимми знает, что вы туда заглядываете. Вступительный взнос – триста тысяч. Вы вращаетесь среди людей высокого полета.

– Дурацкая фантазия вашего Джимми. Насколько мне известно, такого места нет в природе.

– Триста тысяч баков плюс регулярные платежи. Вы знаете цену деньгам. Что вы получаете в этом клубе? Красивых покорных девиц? «Исполняем самые смелые желания»? Насколько смелые у вас желания, Стерлинг?

Она заметила характерную для Стерлинга черту: когда он слышал о себе правду – правду, которую, с его точки зрения, ей лучше бы не знать, – у него моргал правый глаз. Только правый.

– Это место называют «Аспасия», – сказала она. – Такие, как вы, видимо, считают, что назвать клуб именем любовницы древнегреческого политика, вроде Перикла, придает заведению шик. – Она подняла ножницы и пощелкала ими. – Чик-чик. Если будете мне лгать, Стерлинг, я укорочу вас, черт побери.