Дин Кунц - Тихий уголок [litres]

– Я на полу в ее… в спальне Джастин. Он перенес меня туда. В ее спальню. И теперь он… что-то делает с нею. – Ужас, исказивший его лицо, никак не соответствовал спокойному, ровному голосу. – Она умоляет его прекратить это. Но он не прекращает. Она плачет. Умоляет его. Но он продолжает. Потом видит, что я пришел в себя. Приказывает мне смотреть. Нет. Не буду. Мои глаза плотно закрыты. Я не могу пошевелиться, чтобы помочь ей. Липкая лента. Руки онемели. Ноги онемели. Липкая лента. Я не могу пошевелиться и вынужден все слышать. Не могу оглохнуть по своей воле. Это продолжается… час. Дольше. Меня переполняют ярость, страх… и ненависть к себе. – Он перешел на шепот: – Я хочу умереть.

Джейн теперь была не в состоянии даже искоса взглянуть на него, увидеть, насколько глубоко его страдание, не смягченное ни годами, ни успехами. Она сосредоточилась на дороге, на водопадах дождя и скользком асфальте. Мокрое шоссе и дождь – с этим она могла иметь дело.

– Я хочу умереть. Но вместо меня он убивает ее. Она ему больше не нужна. И он… просто выбрасывает ее. Он делает это… делает это… ножом. – Голос этого большого человека стал маленьким, шепот превратился в бормотание, но каждое слово звучало четко. – Проходит какое-то время. Потом он говорит: «Эй, парень, посмотри сюда». Нет, я не буду смотреть. Он говорит: «Ты следующий. Смотри и запоминай».

Джейн больше не могла справляться с дождем и дорогой. Пришлось съехать на обочину и остановиться. Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Немыслимый рассказ смешивался в ушах с шумом дождя. Трэхерн продолжил говорить чуть более громким голосом:

– Я не слышу, как возвращается мама. Он тоже не слышит. В кабинете отца, внизу, лежал пистолет. Моя мать поднимается в комнату. Стреляет в убийцу. Один раз. Стреляет в него один раз. Потом берет пресс-папье с письменного стола Джастин. Швыряет в окно. Кричит. Моя мать кричит. Не сводит с него пистолета и кричит. Она не зовет на помощь. Она кричит, потому что не может иначе. Кричит, пока у нее не садится голос, пока не приходит полиция, но и тогда она продолжает кричать. Она не стреляет в него второй раз. Не убивает его. Не знаю почему. Не знаю, почему она не смогла.

Трэхерн открыл пассажирскую дверь и вышел в ночь. Стоя под дождем, он смотрел на темную равнину.

Джейн ждала. Ей оставалось только ждать.

Наконец он вернулся и захлопнул дверь, весь промокший, сочащийся водой. Ей хотелось выразить свое сочувствие, но все слова, которые приходили в голову, были не просто несоразмерными – оскорбительными в своей несоразмерности. Трэхерн сказал:

– У матери был мягкий характер, ни грана жесткости. После этого она стала другой. Надломленной. Опустошенной. Пять лет спустя она умерла. В сорок один год. Оторвался какой-то тромб и попал в мозг. Наверное, она хотела смерти. Думаю, такое возможно. Убийцу звали Эмори Уэйн Юделл. Однажды он увидел Джастин, которая возвращалась домой из школы. Он выслеживал ее неделю, наблюдал за домом, выжидал. Он до сих пор жив. Получил пожизненное, но жив. Это несправедливо. И я тоже. Я тоже все еще жив.

– Я рада, что вы живы, – сказала Джейн.

Трэхерн не напрашивался на утешение – сидел молча, пока Джейн не перевела рычаг в режим движения и не вернулась на шоссе. Потом он заговорил:

– Почему есть люди… почему есть столько людей, которым нужно контролировать других, приказывать им, использовать их, если получится, уничтожать тех, кого нельзя использовать?

Джейн поняла, что вопрос не риторический, что Трэхерн хочет получить ответ.

– Почему на свет появились Гитлер, Сталин, Эмори Уэйн Юделл? Не знаю. Демоническое воздействие или непорядок в мозгу? Но разве это важно? Может быть, важно то, что не все ломаются, что мы можем дать отпор Эмори Юделлам, Уильямам Овертонам, Бертольдам Шеннекам, дать отпор и остановить их, прежде чем они воплотят в жизнь свои мечты.

К северу от Стоктона дождь уменьшился, а еще через две мили совсем прекратился. Целый час никто не нарушал молчания. Потом Дугал заговорил:

– Будь у меня пистолет, я бы выстрелил в него дважды. Опустошил бы весь магазин. Я бы его убил.

– И я тоже, – сказала Джейн.

В Сакраменто они съехали с Пятого шоссе на Восьмидесятое. Час спустя, в 1:40 ночи – было уже воскресенье, – они оказались на окраине Напы. Неоновый щит над длинным зданием мотеля гласил: «ЕСТЬ СВОБОДНЫЕ НОМЕРА».

Чтобы «гуркх» не попал в камеры, Джейн припарковалась в квартале от мотеля. Вид Дугала, скорее всего, испугал бы ночного портье, поэтому внутрь вошла одна Джейн. Она заплатила наличными за два номера для себя, воображаемого мужа и воображаемых детей, предъявив фальшивые права на имя Рейчел Харрингтон, в регистрационном бланке обозначила модель машины – «форд-эксплорер» – и указала поддельный номер. У ночного портье с седыми волосами была челка, какую носят монахи.

– Животные есть?

– Нет.

– С животными можно расположиться в северном крыле.

– У нас была собака, но недавно она умерла.

– Сочувствую. Детям очень тяжело в таких случаях.

– Всем нам тяжело. И мужу, и мне.

– А что за собака?

– Золотистый ретривер. Мы звали его Скутером.

– Замечательные собаки – золотистые ретриверы.

– Это правда, – согласилась Джейн. – Лучше всех.

Оставив «гуркх» в квартале от мотеля, они взяли с собой свои вещи. Дугал поставил сумку у своей двери, а чемодан – у номера Джейн. Она несла второй чемодан и кожаную сумку, где лежали шесть тысяч долларов.

– Все, о чем я говорил там, по дороге…

– Останется там, – заверила Джейн.

– Хорошо. – Он двинулся было к своему номеру и вдруг повернулся к ней:

– Я скажу одну вещь. Только не говорите ничего.

– Ладно.

– Такая дочь, как вы, – благословение для родителей.

После этого они разошлись по номерами. Позднее, лежа в темноте в кровати с пистолетом под соседней подушкой, Джейн думала о своем отце, о том, как благодаря ему она стала такой, какая есть, хотя и не следовала его примеру.

На несколько часов она погрузилась в глубокий сон, но это не был сон ангела, безупречного в своей невинности.

Натан Силверман проснулся с головной болью и горьким вкусом уксуса и пепла во рту. Несколько секунд он не мог понять, где находится. Потом вспомнил: Остин, Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Роберт Брэнуик, убитый выстрелом в голову, отель.

Когда он сел, скинув ноги с кровати, появилось легкое головокружение, но оно быстро прошло. На нем были футболка и трусы. На полу лежал роскошный халат. Силверман недоуменно смотрел на него, будучи не в силах вспомнить, как разделся.

«Натан? Ты слышишь меня, Натан?»

Он испуганно оглядел комнату, но голос звучал внутри его. Этот голос он слышал раньше… где-то слышал.