Николай Бахрошин - За пять минут до

Единственное, что он по-настоящему умел в жизни – это обижаться. Картинно вспыхивал благородным гневом, тряс аккуратно подстриженной эспаньолкой и возмущенно вздергивал большой, красиво вылепленный нос. Залюбуешься, когда Игоряша-Иго-го встает на дыбы. Многие кобылы млели, знал мэр. Ну да это не страшно, мужику надо иногда. Свои постельные подвиги зятек умело скрывал, хоть с этой стороны от него проблем не было.

– Да мне один черт – филолог, философ… Все кругом образованные, все всё знают, а как нужно извилиной шевелить – один Гаврилюк может!

– Ваш процент, Афанасий Никитич, между прочим, тоже не маленький. Тоже, знаете ли, требуется…

Вот зять – где бы другого взять… С виду – из недорезанных аристократов, доча в свое время с потрохами купилась на благородную внешность, на деле – дурак дураком. И воображение (соображение?), как у базарного гопника, – где спер, там и жри…

Гаврилюк помолчал. Для значительности. Разглядывал зятя с нехорошим, пристальным интересом. Тот под его насупленным взглядом заерзал в кресле.

– Ты, голубь, никак мои проценты надумал считать? Ты напротив кого пасть открываешь?! – хотел сказать «против кого». – Ты, вша подзаборная, думаешь, я с тобой буду долго лясы водить?! Ты думаешь, я тебе не сверну бараньим рогом анальный интим?! – грозно, как на совещании в мэрии, загремел Гаврилюк.

Подумал: опять как-то не так сказал. Что поделаешь – никогда не успевал правильно расставлять слова.

Зять струсил:

– Нет, папа, что вы? Как можно? Я же совершенно не то имею в виду…

– Это я тебе сейчас введу! Так введу, что мало не останется! – добил его Гаврилюк.

Мэр Скальска Афанасий Никитич Гаврилюк считал себя честным человеком. Воровал, конечно. Время такое. Если подумать правильно – ведь не сирот сиротил, не пенсионеров обездоливал, брал из городского бюджета. У государства, значит. А государство в России – это такой абстракционизм… (абстракция?), что из бюджета украсть, как подобрать на дороге. Не ты, значит, другой, но кто-нибудь – обязательно. Время такое. Сейчас вор не тот, кто ворует, а кто за это ничего не делает. Он же, мэр города, как пчела над сотами, с утра и до вечера. Потому что дело лопатит, а не просто жужжит!

Зять, его мать… Сколько раз уже объяснял идиоту – брать нужно аккуратно, без фанатизма, чтоб не смотреть потом маски-шоу от облпрокуратуры из положения в партер кверху сракой! Чтоб там, наверху, тоже видели – Гаврилюк выше головы не перднет… (не прыгнет?)

В раздражении от собственных мыслей мэр вскочил с кресла, быстро прошелся по кабинету. Глянул в темное окно, за которым свирепствовала непогода. Еще домой ехать… Он повернулся к зятю.

Кабинет у Игоряши просторный и светлый. Стены по-модному белоснежные, мебель из натурального дуба резная, массивная, деревянные балки под потолком искусственно состарены. На стенах кривляются черным лаком старинные маски из каких-то замысловатых тропиков. Для себя, любимого, зятек денег не пожалел, дизайнеров выписывал из Москвы. За стеклами витых стеллажей главное украшение – коллекция древностей.

Баран и есть! Ладно, попер из музея, хотел продать, но сейчас-то знает, что все его каменюки-монетки-наконечники гроша ломаного не стоят – сколько времени бегал по экспертам. А уж этот, прости господи, каменный… Его-то зачем выставил напоказ? Дети в доме.

– Афанасий Никитич, может быть, вам налить рюмочку? – примиряюще предложил Игоряша. Встречая гостя, он выкатил столик по-европейски, с частоколом нарядных бутылок и закусью – воробью клюнуть.

Мэр сурово покосился на столик.

– Надо будет – в штаны нальешь! – рявкнул он.

Зять недоуменно приподнял породистые дуги бровей.

Опять не так, мэр хотел сказать – хоть в штаны налей, а косяк с завышенными расценками надо исправить. Как можно быстрее, пока до губернатора не дошло. Время-то какое – борьба с коррупцией. А это значит, власть назначает жертву и долбает ее напоказ – и для отчета хорошо, и народу приятно. Сейчас гляди в оба, чтоб не оказаться крайним…

Обо всем этом Гаврилюк хотел напомнить зятю, но не успел. Именно в тот момент – потом отчетливо вспоминалось – приоткрылась дверь. Две ловкие фигуры в черных комбинезонах, в капюшонах-масках – одни глаза видны, одновременно оказались в комнате. Проникновенно глянули два зрачка пистолетных стволов.

– Это что тут!.. – вскинулся было зять. Но – олух-олух, а сразу сообразил, что тут. Опал в кресло осенним листом, вроде бы даже глаза прикрыл в ужасе.

– Эй, вы! Да вы хоть знаете, кто я?! – задиристо, с обычным напором гаркнул Гаврилюк. Только потом в голове мелькнуло, что кричать бы не стоило.

Черная фигура неуловимо быстро оказалась рядом. На мэра пристально глянули из-под маски, в лоб ему больно уперлась вороненая сталь ствола. Холодная, как мороз по коже.

– Кто? – спросили тихим, свистящим шепотом.

Словно кран перекрыли в одно мгновение… Гаврилюк открыл рот, но голоса не было. Закрыл и снова открыл.

– А вы знаете… Вы знаете – пожалуй, никто… – удалось ему лишь с третьей попытки. – В самом деле, никто… Я-то вообще здесь не живу, так, случайно к зятю заехал. Дела семейные, знаете ли, в семье, как говорится, не жизнь без урода… – голос, наконец, вернулся, и мэр почувствовал неодолимое желание немедленно объяснить в подробностях. – Я вообще на Репина живу, в квартире. И квартира, знаете ли, дрянь такая… Совсем никакая квартирка, повернуться негде, – безжалостно оболгал он свои двухэтажные восьмикомнатные апартаменты. – Да много ли нам со старухой надо, на двоих-то… Вы знаете, пожалуй, ничего не надо… Совсем…

Холодную сталь ото лба убрали. Захотелось облегченно выдохнуть. Побоялся.

– А квартплату шлют каждый месяц За воду, за свет, за газ, за остальное тоже… – Мэр вспомнил старушек, обреченно толкущихся в расчетном отделе с платежками ЖКХ, и добавил как можно жалостливее: – Просто продыха нет, шлют и шлют…

Самого удивляло, что стало с его напористым басом – какое-то невнятное бульканье.

Зря старался. Его, похоже, уже не слушали. Черные безликие фигуры перемещались по комнате бесшумной каруселью дурного сна. Что-то трогали, неожиданно громко звякнуло стекло. От этого единственного отчетливого звука мэр вздрогнул всем телом и невольно зажмурился.

В чем-то прав зятек – с закрытыми глазами жить оказалось проще. Можно не торопясь вспомнить про больное сердце, печень и поджелудочную. Да и легкие, надо думать, не очень – сколько лет курил, пока не бросил в прошлом году… Так жалко их всех – и сердце, и печень, и поджелудочную, да и легкие тоже… Убьют ведь! – заныло сердце. Убьют! – кольнула в правый бок печень. Как есть убьют! – хрипнули сомнительные легкие. И стало еще страшнее.