Александр Афанасьев - Оттенки тьмы

– Да, только мы все можем вымереть.

– Притом что вирус защищает нас. От всего, включая рак и СПИД. Он каким-то образом действует на клеточном уровне.

Тепкоев размышлял – не так все плохо. Оставил где-то магнитофон, включил – все зомби и сбежались.

– На каком расстоянии действует приманка?

– Зависит от прохождения волн. Довольно большого – на прямой мы дошли до ста шестидесяти метров.

– Немного.

– При совершенной аппаратуре может быть и больше. Сейчас мы изучаем все, что можем. Например, ультравысокие частоты.

– Зачем?

– Возможно, мы найдем что-то, что сможет работать как отпугивающее средство. Включил… и все зомби разбежались.

– А люди?

– Тоже проблема. Ультравысокие частоты вызывают фобии, депрессии, самоубийства. Но возможно, есть смысл создавать что-то вроде аварийной системы.

– Включил – и испугал?

– Да, верно. Для аварийных ситуаций. Еще мы изучаем воздействие электричества…

Тепкоев похлопал ученого по плечу.

– Продолжайте…

– Нам нужны мощности. Нам постоянно обрубают напряжение… Дауд…

– Я с ним поговорю…

Тепкоев пошел к выходу, думая – что дальше? Если он доведет до ума хоть что-то, это можно будет предлагать на продажу или обмен. Или становиться самым сильным…

Один из телохранителей, как только они вышли на улицу, посмотрел наверх, вгляделся, удивленно цокнул языком.

– Э, дядя, посмотрите…

Тепкоев посмотрел на небо, в ту сторону, куда указал родственник, и увидел четырехмоторный самолет. Так как он в свое время прошел «Курсы усовершенствования офицерского состава» в Балашихе, он сразу опознал, что это не «Ан-12» и не «Ил-76». Это «Геркулес», стандартный средний транспортный самолет НАТО. Только непонятно, что он тут делает, и вообще…

Самолет начал разворачиваться и снижать высоту – и Тепкоев с ужасом понял, что сейчас будет.

– К машинам! – Он схватил кого-то за шиворот и потащил за собой…

Сегодня был знаменательный день. Тысячный день Катастрофы – и мы все еще были живы…

Хотя все мы – все до одного – прошли эту тысячу дней от первого дня до последнего. И в тылу никто не отсиделся, потому что тыла больше не было.

И фронта.

Ничего больше не было.

По этому поводу я разрешил всем, кроме ночной смены, по сто граммов. За то, что мы все еще живы. В экспедициях – был сухой закон, но сейчас можно было его и нарушить.

И нарушили. К беде.

Достали гитару, лучше всего у нас на гитаре играл Вова Крест, вот ему и дали. Он тронул струны…

Я тут же вспомнил… я еще живу на Удмуртской… двушка… мама… пластинка… открытая дверь на балкон…

Первые девушки…

Девяностый год.

Страна летела в пропасть, но вот сколько потом ни силился вспомнить – не было ощущения конца, не было ощущения чего-то страшного, неотвратимо надвигающегося на нас. У меня это время скорее ассоциируется с взрослением, с первым опытом, с первой девушкой и первым поцелуем. Может, потому я и не пропитался глухой, нерассуждающей ненавистью ко времени моей молодости и сохранил возможность рассуждать здраво.

– Чо за хня!

– Ты о чем?

– Чо за хня! Вы чо, так ничего и не поняли?!

Встал Вересов. Он был постарше меня, прошел Афган. Но на первые роли никогда не стремился.

– Вы чо, так и не поняли?

– А что мы должны были понять?

– Это, б… наказание! Нам всем!

– За что?!

– А за все!

– Конкретно?

– Конкретно – за то, что страну просрали.

– Ну, началось в колхозе утро…

– Погоди. Ты хочешь сказать, что я, например, мать с отцом потерял за то, что страну просрал, так, что ли?

– А что – нет?

Я встал.

– Так, харэ. Разошлись!

Пистолет сам прыгнул в руку.

– Разошлись, б…! Второй раз не повторяю!

Подтянулись и собровцы.

– Концерт закончен.

Не успев толком начаться. Люди начали молча, угрюмо расходиться.

По своим углам.

Выждав с час, пока немного страсти улягутся – я решил, что тему эту надо решать здесь. Пока не поздно.

У нас в республике – политические партии были… ну не запрещены, но их не было официально. Какая политика, когда такая ж… кругом.

Тем не менее неофициально люди все же делились, скажем так, на общественников и бизнеров. Общественники верили в то, что все должно быть государственным, чтобы никому обидно не было – но в то же время, скрипя зубами, признавали необходимость в каком-то виде и частного интереса. Просто – еще не вымерли люди, которые помнили пустые прилавки советских магазинов и хамское обслуживание в них. Так же и воровство.

Здравствуйте, у вас нет мяса? У нас нет рыбы, а мяса нет в соседнем отделе.

Бизнеры, к которым относился и ваш покорный слуга – считали, что ставку надо делать на частный интерес и на частную инициативу. Но с другой стороны – понимая необходимость координирующей и защитной роли государства, а также как-то договариваться по-хорошему с трудовыми коллективами. Почему? А потому что деньги щелчком мыши перевести никуда нельзя, и на Кипр или в Лондон смотать, когда работяги за тобой придут и на воротах дома, который ты их по́том выстроил, повесят – не получится смотать.

Так как-то мы и уживались – бизнеры и общественники, сливаясь от беды и нужды в одну партию хозяйственников. А там все просто – или у тебя дело горит в руках, или нет. Если нет – то и не выеживайся.

Вот только я – да и не только я – видел одно различие между ними и нами. Мы готовы были говорить с теми, кто думает иначе, убеждать, покупать, если надо – но все же мы были настроены на изначально мирное решение любых конфликтов. А вот левые – они верили в своего рода социальную евгенику. То есть убрать силой буржуев, которые мешают, и вперед, к светлому будущему.

В них это было. Всегда, и сейчас тоже. И даже Сталину они находили оправдание. Три простых слова – так надо было.