Pax Blank - В Тенях и Темноте

Халлин развернулся:

— Думаю, вы спутали меня с кем-то другим; у меня нет никаких амбиций, идущих дальше поддержки друга. И да, я тяжело работал, чтобы получить это положение — поэтому, собственно, я ценю эту дружбу.

— Серьезно? Сегодня была показана настоящая демонстрация вашего влияния, но если она предназначалась мне — я не впечатлилась.

Халлин обрушился на нее, говоря одновременно уязвленным и оскорбленным тоном:

— Вам не приходило в голову, что сегодняшняя угловатость командующего связана с его дискомфортом от нового положения — от того, что он чувствует, как оно навязывается ему и что он не знает, чего Император ждет взамен?

Мара помедлила с ответом на его резкие слова, смутившись очевидной проницательностью доктора.

— Он не нуждается в вашей защите, — она все же не собиралась отступать.

— В таком случае, на чью защиту он может полагаться, коммандер — вашу? — презрительно парировал Халлин, и Мара удивилась огню в его глазах — тому, что она никак не ожидала увидеть в небольшом, добродушном докторе.

— Это кажется вам настолько маловероятным? — спросила она, мгновенно понимая, что сделала ошибку.

— Фактически да, — взяв себя в руки, сдержанно ответил Халлин. — Я хотел бы думать, что мы заинтересованы в одном и том же, коммандер. Я не желаю видеть, что ему причиняют вред — и я полагаю, что вы пытаетесь объяснить мне то же самое. Если это поможет, могу заверить вас, что я искренен в своих обязательствах. И мне бы хотелось сказать, что я думаю то же и о вас… но правда в том, что я не могу этого сделать, не так ли? И я не единственный, кто видит ваш конфликт интересов.

С этой заключительной колкостью он отправился дальше, оставив Мару смотреть ему в спину и удивляться честности его слов. Крошечная улыбка коснулась губ — от осознания забавности ситуации: все равно что щенок пытался предостеречь своим лаем медведя… И отчасти было приятно думать, что у Скайуокера есть кто-то, стоящий на его защите, даже если это всего лишь Халлин.

Она оттолкнулась от стены, задумчиво качая головой. Повода для спокойствия все же не было: некоторые щенки вырастали в домашних собак, а другие — в волков.

.

— Независимость нужно заработать, — сидя в небрежной позе в тяжелом резном кресле Император не смотрел на своего подопечного, который с устремленным на горизонт взглядом нервно вышагивал вдоль тянущегося ряда окон Палаты Аудиенций, словно запертое в клетке животное.

— Когда? — мальчишка вновь просил разрешения покинуть двор, и вновь ему было отказано. Он отчаянно хотел вернуться на свой корабль, к флоту, и отказ Палпатина провоцировал его к очередным препирательствам, к одному и тому же переигрыванию старых аргументов. Не то чтобы Палпатин возражал: сами дискуссии никогда не были одинаковыми, мальчишка всякий раз умудрялся принести в них новый поворот, особенно, когда он был так расстроен и недоволен, как сейчас.

Тьма удивительно шла ему, он носил ее как вторую кожу. Точно так же, как сшитую на него вручную одежду. То, что когда-то казалось таким неудобным и незнакомым, теперь стало второй натурой. И это по-прежнему очаровывало Палпатина, побуждая его оставлять свое произведение искусства при себе еще на один очередной день, для личного просмотра. Однако признать это вслух означало бы нарушение негласных правил их специфичной игры.

— Когда я буду доверять тебе, — ответил он вместо этого.

— Доверять! — в голосе Люка сквозили ирония и скептицизм. — Вы никогда не будете доверять мне. Попробуйте другую тактику, Мастер, эта не сработает.

Палпатин склонил голову набок, ничуть не задетый:

— Чего ты хочешь, джедай? Скажи мне.

— Свободу, — ответил Люк просто.

Император только улыбнулся:

— Свобода — иллюзия.

— Тогда дайте мне иллюзию, — упрямо продолжал Люк.

Палпатин терпеливо покачал головой:

— Ты всегда будешь искать прутья решетки, дитя. Всегда будешь стремиться проверить их. Таков твой характер.

Его покровительственная фамильярность только разжигала раздражение Люка:

— Почему вы всегда говорите загадками? — с досадой бросил он.

— Потому что ты не хочешь слышать правду.

— Потому что я не думаю, что услышу ее от вас, — Люк повернулся к Мастеру, затягивая их сражение еще на один раунд — и расстраиваясь, что позволил спровоцировать себя.

Палпатин только улыбнулся, наслаждаясь игрой. На самом деле у него не было никаких причин оставлять мальчишку во дворце, и они оба знали об этом. Все официальные мероприятия были проведены, длинный список формальных процедур и протоколов полностью соблюден и исполнен, и все же Палпатин оставлял его здесь. По единственной причине — ему приносила удовольствие компания мальчишки, какой бы вынужденной для того она ни была. И это выбивало Скайуокера из равновесия, как и вся жизнь двора, совершенно прозрачная для него в Силе, несмотря на лицемерные фасады.

Император усмехнулся:

— Черное и белое существует только для пешек в настольных играх. Сила не ограничена такими абсолютами — жизнь не ограничена. Правда не ограничена… И ни то, ни другое не должно ограничивать тебя.

— Есть правильное и неправильное, — не сдавался Люк.

— Да… но ничто не является константой, за которую ты так стараешься зацепиться, и я думаю, ты уже знаешь это. И тем не менее сам создаешь преграды себе — пытаешься судить свои действия согласно простым аллегориям детских сказок. Вселенная слишком сложна, чтобы быть связанной такими понятиями, как «да» и «нет», «правильное» и «неправильное», «свет» и «тьма». Все это только слова.

— Это не слова, это идеи, — не согласился Люк. — Идеалы.

— Идеалы, которые уничтожили джедаев, потому что их принципы оказались нежизнеспособны, ущербны в своей наивной жесткости. Сами джедаи были великими защитниками ценности истории, того, что мы должны учиться на ошибках прошлого, но сами не смогли последовать этому.

— Они отдали жизни, защищая то, во что верили, — непреклонно сказал Люк.

Палпатин вновь склонил голову набок, разрешая этот вызывающий спор, пока он не пояснит все, что хочет.

— Ты был бы удивлен, узнав, как много там было сомнений. Скольким сомнениям подвергались решения Совета. Но они замкнулись на своем пути, они не смогли приспособиться к пониманию того, насколько их принципы несовершенны. А тех немногих, кто пытался что-то изменить, джедаи преследовали. Подвергали гонениям свой собственный вид — за дерзость, которая заключалась в поиске ответов. Но разве это преступление?

Люк испытующе взглянул на Императора своими ярко голубыми глазами:

— И это — правда?

Чуть заметная улыбка отразилась на лице Палпатина — как замечательно, что мальчишка спрашивает это у него. Только одно то, что он задает вопрос, говорило о том, что он готов принять ответ Палпатина… И в этом была победа.