Евгений Витязев - Молох

Теперь мне давался второй шанс и на то, чтоб поподробнее разглядеть пересадочный узел с Первой ветки на Пятую. Стены и пол выполнены из зелёного гранита с цветными вставками. Я по-прежнему не знал, в честь каких именно войск посвящено оформление станции. Что до потери памяти, что после, но группа солдат на центральном торце станции ни о чём мне не говорила. Бурое пятно одиноко закрывало лицо военачальника, стоявшего посередине. Изменились разве что две вещи — не было тела Минотавра с разбитой черепной коробкой, и страха перед существом, который я испытывал несколько дней (или недель?) назад.

Через пару минут мы уже стояли у перехода на Пушкинскую, когда сердце вновь забилось с сумасшедшей скоростью. Я передал Ахмету свой еврейский пистолет-автомат. Кавказец принял его без слов и спокойно положил в походную сумку. Мы втроём смотрели на ремингтон. 870-я модель. Оружие, ставшее мне родной матерью, женой и любовницей одновременно. Всё когда-то возвращается на круги своя. Я понятия не имел, как винтовка тут оказалась, ибо расстался с ней навсегда ещё там, на Сампсониевской. Скорее всего, любопытный фанатик решил пройти через Пушкинскую, где его поджидал Минотавр. Но ни монстра, ни свежего разорваного тела видно не было, если Меррик, восстанавливая силы, не съел его вместе с костями. Брат Вано порылся в сумке и среди карабинов нашёл пачку патронов, пусть и двенадцатого калибра. Я не стал заниматься пересчитыванием снарядов и сразу зарядил восемью пулями свою «малышку». Остальные патроны легли в нагрудной карман. Под конец я нежно прочистил рукавом ствол от пыли.

Мы поднимались по ступенькам и вышагивали по проходу между двумя ветками метро, которые я фактически полностью проползал когда-то по-пластунски. Чем дальше мы двигались, тем гуще становились кости и человеческое мясо. Фиолетовый пол постепенно сменялся в окрасе. Как будто вступаешь по долине Маринер, что на соседней к нам планете. Дважды Чума чуть не поскользнулся на крови, но оба раза мы с Ахметом ловили его. Всё равно, что пьяного тащить до дома. На подходе к Пушкинской внутренний молоточек дал о себе знать. Но сейчас он представлял собой жалкое подобие тревоги, вроде помех, создаваемых мобильным телефоном, который с мгновение зазвонит перед включённым монитором. Чувство усилилось, когда луч фонаря высветил голову от статуи Александра Сергеевича.

Не имея права дышать или хоть как-то выдавать своё присутствие, пусть даже стуком сердца, мы аккуратно спускались по ступенькам. Чума, выучившись на своих ошибках, походил на сапёра, ловко лавируя между фугасными минами. Думаю, очередная метафора с боеприпасами была более чем понятной. Наконец, настала пора выкинуть всё из головы, когда мы вступили в Царство Джозефа Меррика. Наш путь лежал строго вперёд и налево, в сторону Владимирской. Я высветил изуродованный монумент Пушкина, который, за время моего отсутствия, ещё больше побелел. Неужто, поседел?

Удивление Ахмета и Чумы длилось недолго при виде самого знаменитого писателя канувшей эпохи, пусть и лишённого некоторых частей тела. Мы заметили движение близ основания памятника. Нелепо скрывшись за отваленной гранитной рукой, сидел Минотавр и жадно направлял кишки мёртвого безымянного бойца себе в рот. Завидя свет, монстр обернулся на нас и так и глядел в ожидании наихудшего. То будет его последним десертом, которым стал очередной заблудший путник со стороны москалей иль мазутов.

— Пора с ним заканчивать — прошептал Ахмет и направил М-16 точно в неповреждённую часть головы мутанта.

Минотавр покорно ждал своей участи, пережёвывая остатки толстой кишки. Мне стало жалко и грустно за Меррика, что с секунды на секунду по одному только щелчку закончится целая эпоха. И я не был зол на того, кто чуть не лишил меня жизни. Ведь сила человека в прощении и понимании. Но было поздно, когда кавказец нажал на курок.

— Постой — я всё ещё глядел на Минотавра: живого и невредимого. Спуск автомата впервые дал осечку. — Видишь оружие, что перед трупом?

— Стрелять-колотить… М-4 с выдвижным телескопическим прикладом — Ахмет не спускал палец с курка.

— Оружие москалей. Ты же им хочешь отомстить? Вано? Я сам видел, как это ничтожество сожгло девушку на костре, будто та жалкая ведьма.

— Что ты пытаешься мне сказать, Молох?

— То, что Минотавр тут не причём. Это не его война. Оставь его в покое. Он когда-то тоже был нормальным человеком.

— Все были нормальными! — смотрел Ахмет одновременно на меня и на существо. Умел бы Меррик говорить, то точно бы изрёк следующее: «Я вам не мешаю?» — И их жалеть? Последних ублюдков, уничтожающих всё живое? Чем он лучше?

— Тем, что он — часть метро, как долбаные рельсы на путях. А остальные — смрад, уцелевший в Катастрофе. Самый последний мусор, в то время как другие, нёсшие добро и любовь на своих кровоточащих ногах, сгинули в пламени ракет. Если ты нажмёшь на курок, мне тоже придётся ответить.

— Что с тобой происходит?! — кричал кавказец, когда мы нацелили друг на друга оружие. Чума как обычно сделал вид, что он — святой дух, летающий где-то в воздухе. — Всё из-за истины? Скажи, какого чёрта мы вообще пошли через Пушкинскую? На Влады, а мы же туда идём, как я понял, можно через Садовую попасть. Сам виноват!

— В том-то дело: ты нихера не понял. Садовая, Спасская, Х*ясская — один большой блошиный рынок, где тебе нож в спину всадят только за патроны и за оружие, кое мы проносим. Даже за бутылку воды. Тебе не понять, что монстры намного гуманнее людей. Намного честнее. Они сразу убивают, а не улыбаются перед тем и не называют тебя своим другом. Об этом не подумал? Про слабо изведанный тоннель Спасская-Достоевская умолчу.

— Молох, ты понимаешь, что совсем скоро Минотавр твой окрепнет и станет ещё сильнее?

— Понимаю. Вот именно тогда, если мы с ним столкнёмся, я его убью — в ответ на мою реплику Меррик вычерпнул мозги из черепушки бедняка и направил их себе в пасть. Чавканье умиляло и одновременно сводило с ума. — Истина, Ахмет, главнее всего. А она даже в том, что израненное существо сильнее всех нас.

Я ждал ответа, но он не последовал. Вместо сего я дал знак спускаться на пути и продолжать маршрут. Мутант напоследок что-то проблеял своим обрубком языка, но его, так и так, никто не услышал. Груз облегчения оползнем свалился с моих плеч, когда мы покинули Пушкинскую и последние культи жертв скрылись в новой глотке тоннеля.

— Что ты там говорил про силу? — поинтересовался брат Вано, когда мы прошли значительное расстояние от Королевства кривых и оторванных конечностей.

— Был такой в древности китайский мыслитель: пропагандировал свою философию. В общем, говорил он о том, что слабость велика, а сила ничтожна.