Гай Орловский - Сестра ветра

***

Прямо в лицо Аэлло ухмыльнулся человек с длинным коромыслом.

– А я говорил, что он непременно за девкой своей сунется. Ведь нелюдина – она нелюдина и есть, коли кого околдует, так это навсегда!

С приоткрытых от изумления губ гарпии сорвался резкий свист, но обернуться в боевую форму она не успела.

Что-то тупое и тяжелое столкнулось с затылком, в голове зазвенело, и ровный серебряный свет луны куда-то делся.

Аэлло не вполне утратила сознание, она чувствовала, как что-то обдирает кожу, нестерпимо болит затылок, словно его поджаривают на костре, что-то острое то и дело впивается в тело. И крыло пульсирует – правда, непонятно какое, правое или левое, а еще почему-то нестерпимо хочется пить, прямо горло дерет, распухший язык чуть не вываливается изо рта.

Через пелену темноты и боли доносятся голоса, и гласные звуки неприятно растягиваются, поэтому Аэлло подумала, что все это ей снится.

Спустя минуту звуки, наконец, обрели былые формы, и Аэлло смогла разобрать – говорят двое мужчин, голоса хриплые, неприятные. А самое неприятное то, что говорят о ней.

– Сюда, сюда ее, ага, неча трепыхаться. Ишь, задергалась!

– Будет знать, нелюдина, как резать наших девок.

– Так ведь не она-то зарезала-то, вроде!

– А ты там был? Зенками своими видел? То-то!

– Верно, верно говоришь. Да один хрен – чужачка! Что от нее ждать? А пускай другим неча будет.

– Слышал, в Трескане чучельник живет, он всякую нечисть собирает, безбожник.

– Сдурел? В Трескан ее волочь! На костер и хрен с ней! Крылья, поди, знатно заберутся! Ишь! Пуховые.

– Ага, пуховые, как же, смотри, пальцы свои глупы̀е не обрежь!

Голоса звучат все отчетливей, все громче, а еще стало понятно, что ее волокут по земле, крепко ухватив за волосы, лицом вперед и вниз.

Аэлло попыталась пошевелиться, но не понятно, получилось, или нет. Кроме боли и страха, она ничего не чувствует.

– Смотри, трепыхается! Ишь, бороздка от крыла, глянь!

– Трепыхается? Так мы это поправим! А Зната нам сколько хочешь отвара нальет, хоть по три кружки, за золу от нелюдины.

Волосы Аэлло отпустили, и она упала лицом в землю, от острой боли, пронзившей переносицу, из глаз брызнули слезы. Крепкие пальцы схватили запястья и рванули вверх, выламывая руки.

– А ей на кой зола с нечисти? Чай травница, а не колдунья?

– Руки, ага, подержи-ка повыше, та-ак, правильно, поверх крыльев надо завязать, тогда ниче, не трепыхнется.

Запястья плотно сжали, по ним скользнула прочная веревка, больно впиваясь в кожу. Вроде только начали связывать, но так крепко, что Аэлло ощутила, как у нее немеют пальцы. Тем временем тот, кто говорил, продолжал.

– А я знаю, на кой ей эта зола? Говорит, серьезный человек попросил, большие деньги сулил.

– Какой такой большой? Не из наших, что ли?

– Какой там, из наших. Говорит совсем иноземного вида. Там люди, знаешь, нашим детишкам по пояс.

– Да ладно? – не поверили ему.

В голове Аэлло пронеслось: иноземного вида, детишкам по пояс, сулил большие деньги за нелюдину, то есть за золу от нее… Так ей не показалось, точно, не показалось! Стротин, она все-таки видела Стротина!

Аэлло застонала, попыталась высвободить руки. Ее с силой двинули сапогом в живот. Удар пришелся как раз в центр солнечного сплетения, Аэлло задохнулась, скрючившись, оцепенела от боли.

– То-то тебе и да ладно, – как ни в чем не бывало, ответили собеседнику. – Ну, с помощью светлых богов!

Аэлло рывком дернули за связанные запястья вверх, ставя на ноги, плечевые суставы пронзила дикая боль, и гарпия закричала. Ноги не послушались, гарпия осела, но упасть ей не дали, поддержали за руки.

Когда боль ослабла, оказалось, что ее приматывают то ли к дереву, то ли к столбу, тонкая веревка больно впивается в грудь, в живот, а еще, кажется, она порезала о крылья руки…

Их всего двое, и вид у них совсем не воинственный. Обычные сельские мужики, средних лет. Каждый Августу по плечо, но выше Аэлло на голову. Один, кажется, короткостриженый. Вроде немолодые уже, голоса-то хриплые, но Аэлло не уверена – голову не так легко держать, она мотается из стороны в сторону, стоит напрячь шею, как в затылок впивается тупая игла, и голова снова падает на грудь. От них пахнет потом, табаком, и немного нечистотами.

– Ну что? Поджигаем? – спросил один из них, приближая лицо к Аэлло, и гарпия поморщилась от запаха гнилых зубов.

– Не нравится? – ухмыльнулся мужик, правильно истолковав гримасу на лице гарпии. – Ничего, недолго тебе терпеть, – и заржал.

Откуда-то сбоку раздалось чирканье. Вжик, вжик, вжик. Огонь разжигают, поняла Аэлло. Вслед за вжиканьем раздалось шипение и потрескивание: хищное приветствие огневушек, оседлавших факел.

– Ну-ка, – попросил тот, что поближе к Аэлло. – Дай-ка мне раскурить.

Приняв из рук подельника факел, пригнув голову и прищурившись, прикурил от красного пылающего цветка длинную самокрутку. С наслаждением затянулся, крякнул, кивнул и вернул факел.

Второй нагнулся, поднес факел вниз, к ногам Аэлло, и пламя славно затрещало, взметнувшись до самого пояса, видать, хворост совсем сухой, а может, присыпанный специальной пылью.

– Духи огня, будьте милосердны! – в отчаянье взмолилась Аэлло, понимая, что бесполезно: огневушками руководит голод, и долго сдерживаться они не смогут. Вдобавок, этих не она призвала, им нет резона ее слушаться.

– Что она бормочет? – донеслось сквозь пелену огненной завесы.

– А тебе не все равно? – ответили спросившему. – Пойдем лучше, отойдем подальше, сейчас паленым мясом на все селение завоняет. Добро, весь народ вокруг малахольной чернавки скачет.

Духи огня неохотно, но послушались гарпию. Аэлло поняла, что чувствует нестерпимый жар, но кожи все же не касаются жадные язычки.

Это ненадолго, – пронеслось в голове.

– Тетя! Тетя! Тетечка! – в отчаянье запричитала она. – Тетушка Келена, прости меня!

Голос гарпии сорвался, и она надрывно закашлялась, чувствуя, как нестерпимо ест глаза и дерет горло, а голова, наоборот, становится неожиданно легкой и качающейся, и мысли тонкой рассеянной струйкой покидают ее, стремясь вверх, к звездам.

Это дым, поняла она. Я задохнусь от дыма. А там и огневушки не смогут больше сдерживать себя. Что ж, так даже лучше. Прости, тетя, ты зря в меня поверила.

Это была последняя мысль, сразу после нее наступила тьма.

Словно из-под земли донеслось:

– Аэлло! Аэлло, ну же! Ну, давай! Очнись! Аэлло!

Это не из-под земли, поняла Аэлло.

Это над землей, потому что под землей нахожусь я. Так, кажется, Август рассказывал, у людей хоронят. Нет, стоп. Меня жгли, меня сжечь хотели, подлый Стротин, век ему жить без крыльев. И он, и так, кстати, без крыльев. Потому что поделом. Но почему так трудно думать, а мысли путаются?