Ян Валетов - Лучший возраст для смерти

Мир мертвых, в котором остались только дети.

Ханна не знала, что делать.

Никто не знал, что делать.

Это вранье, что люди, оказавшиеся в пропасти, сразу начинают строить лестницу, чтобы из нее выбраться.

Первые несколько часов Ханна рыдала в номере родителей, а Джошуа, как оказалось, сидел в их с Ханной номере, прямо на полу, возле кровати, и ел печенье из мини-бара – две пачки с фруктовой начинкой, приторной до «не могу». Ел и запивал кока-колой, которую ему запретили врачи из-за диабета, доставшегося ему по наследству.

«Никакой сладкой газировки, Джошуа. Никаких конфет, кроме специальных. Эта сладкая гадость тебя убьет, – говорил доктор Данский, – ведь твоя поджелудочная железа не умеет воспроизводить инсулин».

Он разговаривал с Джошуа, как со взрослым, говорили, что так ребенок лучше воспринимает правила, которым учит его лечащий врач.

Отель плакал и рыдал на разные голоса. Везде лежали тела взрослых и бродили испуганные до смерти, растерянные дети.

Когда зареванная Ханна пришла за братом, Джош бился в судорогах на ковре и изо рта у него шла белая пена. Инсулин не помог, просто было поздно. Она не могла плакать. Слезы высохли внутри так и не найдя выхода наружу. Она осталась одна.

Электричество исчезло на следующий день, к вечеру.

К этому времени Ханна уже нашла еще нескольких подростков своего возраста, они взяли лопаты с пожарных щитов и начали хоронить своих мертвецов. Но мертвых было гораздо больше, чем сил.

Ночью, в темном и душном без кондиционирования номере отеля Ханна принялась обзванивать друзей из записной книжки своего смартфона. На звонок отозвались только Вероника и Грегори. Вероника оказалась во Флориде у бабушки, и не могла говорить – постоянно срывалась на крики и причитания. Все было плохо. Совсем плохо.

Грег нашелся дома, в Маунт-хилл, они в шутку называли город Вайсвиллем, и говорил нарочито спокойно. Во всяком случае, он старался говорить спокойно и иногда у него получалось.

Дома умерли все взрослые, и парни из колледжа сегодня кремировали часть трупов. Тут есть студенты-медики, они говорят, что трупы обязательно надо кремировать, чтобы избежать распространения заразы…

– Какой заразы? – спросила Ханна.

– Говорят, – ответил спокойно Грег, – и я склонен им верить, что это все пришло с нашей военной базы.

Он помолчал.

В трубке поскрипывали эфирные волны, что-то тихонько щелкало, отсчитывая секунды.

– Пришло из лаборатории, вроде той, в какой работали наши отцы, – наконец-то закончил он. – Извини, Ханна… Но это правда – виноваты военные.

Грегу в марте исполнилось семнадцать.

Он был умный, высокий, красивый, играл правого крайнего нападающего в команде школы по соккеру и знал понемногу обо всем. Они познакомились в школьном кружке ораторского мастерства, много болтали друг с другом на переменах (каждый делал вид, что все это несерьезно, просто дружба и совпадение интересов) дважды ходили на свидание, ездили в кино в Рейстер и один раз целовались, но это было в другой жизни.

– Мы пытались пройти на Базу, – продолжил он. – Ворота запечатаны наглухо. Электричества в городе нет, но их системы безопасности работают. Людей не видно.

Он помолчал, а потом добавил слегка изменившимся голосом:

– Совсем не видно.

– Ты думаешь, что там все умерли? – спросила Ханна, вытирая катящиеся из глаз слезы.

– В городе нет никого старше восемнадцати, Белль. Все остальные стали мумиями.

– Мне страшно, Грег… Ты звони мне, пожалуйста…

– Послушай, – она вдруг поняла, через какое нечеловеческое напряжение эти спокойствие и сдержанность даются Грегу. Он не хотел, чтобы она боялась. Не хотел, чтобы услышала, что он тоже до смерти испуган, а он был испуган. – Я не смогу тебе звонить. Никто никому не сможет звонить. Нет электричества. Скоро сядут пауэр-банки на вышках связи и телефоны тоже перестанут работать. Бери машину и приезжай сюда, слышишь?

– Двести миль?

– Да хоть тысяча, – отрезал он. – Найди машину и приезжай. Возьми с собой пустые канистры с ближайшей газ-стейшн, найди шланг – заправляться не получится. Нет энергии, значит, не работают насосы. Надо будет или сливать бензин, или каждый раз менять машину на авто с полным баком. Поспеши с выездом, пока не началось…

– Что началось, Грег?

Он вздохнул.

– Мир умер, Белль. Мы дозвонились в Германию, к Генри – в Мюнхене еще вчера было электричество, теперь уже нет. Так вот, там то же самое, что с минуту на минуту начнется здесь – в городе беспорядки, пожары, грабят дома в богатых районах, разносят магазины. Он говорит, что и в России все точно так же, даже хуже. И в Африке. Мы пытались связаться с Австралией – связи нет. Так что надеяться не на что, только на самих себя. Наступило время сильных, Белль, а это страшное время! Приезжай, я защищу тебя. Но я ничего не смогу сделать на расстоянии…

– От кого защитишь?

Трубка замолчала.

– Грег, – позвала Ханна и всхлипнула. – Грег… Ты где?

На экране замигала надпись: «Нет сигнала» и Ханна уронила бесполезный теперь смартфон на постель. Черная, удушающая волна отчаяния захлестнула ее с головой.

Двести миль.

Еще три дня назад папа говорил: «Всего двести миль! Да это же ерунда! Я давно обещал Джошу!»

Целых двести миль, подумала Ханна и сглотнула слезы.

Успокойся. Не плачь. Борись.

Она глубоко вздохнула и медленно выпустила воздух сквозь сжатые зубы.

Собираться и ехать.

Лицо все еще горело, но слезы высохли, словно вода на раскаленном камне. Сердце перестало трепыхаться и билось ровно.

Сопли и слюни еще никогда и никого не спасли.

Где папины ключи от пикапа?

Ребенок был жив до сих пор только потому, что в машине были приоткрыты задние окна.

Ханна подергала за ручки дверей – заперто. Стекло разлетелось только с третьего удара, брызнуло во все стороны мелкой слепящей крошкой, обдав осколками трупы на передних сиденьях.

Прикрыв нос тряпкой, Ханна сунула голову в машину и разблокировала дверцы.

Ребенок совсем ослабел. Он уже не плакал, а мяукал, словно котенок – синюшный, с закисшими глазками, с присохшей рвотой на рубашечке. Сжатые в кулачки крошечные ручки двигались рывками, словно у игрушки, у которой садились батарейки.

То, что он не умер от обезвоживания и голода, было чудом. Настоящим чудом. Малыш был пристегнут к креслицу, рядом с ним стояла сумка с детскими вещами и бутылочками.

Ханна вынесла младенца наружу и поставила креслице в тень.

От младенца пахло не лучше, чем от покойников, его надо было помыть и переодеть. Его надо было покормить хоть чем-нибудь. И его надо было нести с собой. Ханна не знала, когда шоссе расчистится от этой жуткой многокилометровой пробки, от битых, смятых и просто стоящих в беспорядке машин. Папин пикап пришлось бросить еще на въезде, продвигаться на «Тундре» по шоссе было невозможно в принципе. Лучше всего для передвижения среди тысяч препятствий подходил бы хороший скутер, Ханне доводилось водить такие – это проще, чем ходить. Горючего почти не потребляет, едет шустро, маленький, юркий, но для того, чтобы такое чудо найти, придется сначала обнаружить какой-нибудь автосервис или автомобильный магазин побольше. В Парке развлечений автомагазина не было, а вот на въезде в любой более-менее крупный городок таких автосалонов и не сосчитать. До городка, судя по указателю, двенадцать миль, до толла, где местное шоссе вливается в большой федеральный хайвэй – две мили. Дальше должно быть свободнее, и, вообще, две мили – не двести. Две мили Ханна пройдет и с малышом на руках.