Игорь Минаков - Русская фантастика – 2018. Том 1 [сборник]

– А вот, например, человек убил страшного маньяка, в мире стало лучше жить, маньяк больше никого не убьет, а человека все равно в тюрьму посадят. Или повар испек много хлеба и всех накормил, и все едят и думают – вкусный хлеб, а про повара совсем не думают, что он молодец. А писатель написал книгу, и от нее никому ни горячо ни холодно, люди так и живут плохо, только с книгой, а его все хвалят и говорят, что он великий. Почему так?

Так часто бывает с Кириллом. Он вываливает на меня свои вопросы, как из ведра. И ждет, внимательно глядя серыми глазами, что я отвечу. А что мне сказать? Что людей убивать нельзя, даже самых плохих. Что повар печет хлеб, потому что это его работа, а если кто-то хорошо делает свою работу, этого никогда не замечают, а замечают только, когда он вдруг ошибется и сделает плохо, недосолит, например, или передержит в печке. Что хлеб проходит через тело и превращается на выходе в то, во что превращается, а книга – хорошая или ядовитая – остается в человеке навсегда, сидит в нем и меняет его, пока вконец не изменит.

И я все это говорю Кириллу. Он задумывается, кусая карандаш, а потом произносит свое «Почему так?» или «Это же неправильно!». И мне снова нужно думать, что ему ответить, потому что ему нужен этот ответ. А ответить я могу одно – мир так устроен. Криво и несправедливо. Но такое нельзя сказать десятилетнему мальчику, который умеет думать.

Поэтому я говорю: «Я не знаю».

– Как это вы взрослый и не знаете? – сомневается Кирилл, думая, что я, скорее всего, знаю, просто не говорю ему, как все взрослые. – Я хотел бы все-все знать.

– А я нет, – говорю я ему в такие моменты. – Еще Соломон сказал, что умножающий знания умножает печаль.

– На что умножает? – спрашивает он. – Умножать нужно на что-то. Например, на два, на десять.

– Просто умножает, – говорю я в отчаянии, умоляя маму Кирилла прийти за ним, пока он совсем не замучил меня вопросами. – Делает больше.

– Тогда можно и сложением. А умножает – это обязательно на что-то. Он умножает и знания, и печаль на одно и то же число, так? На икс. Но если знание умножается на знание, тогда печаль тоже умножается на знание, и получится знание о печали, а не большая печаль, значит, когда знание умножается на знание, то печаль – не печаль, а значит, икс – это не число, а степень. Значит, он не умножает, а возводит в степень. Так? Наврал ваш Соломон.

Кирилл смотрит широко открытыми глазами. Ждет, как я стану защищать Соломона. Я начинаю что-то лепетать. Выходит грозная Нина Викторовна и смотрит на нас долгим магическим взглядом, после чего Кирилл замолкает и старательно делает вид, что читает книгу. А я иду в фонд, чтобы заняться работой, которая в библиотеке всегда есть. И это такая работа, которая не мешает думать. Например, о том, что ответить Кириллу, когда он придет в следующий раз, неся в голове кучу новых вопросов.

Вот и в тот день, когда мы с фотографом Ильей стали делать мой портрет, Кирилл как раз пришел в библиотеку в надежде, что я смогу уделить ему время, и, обнаружив, что я уделяю время другому человеку, уже развернулся, чтобы убежать обратно в деканат, когда я позвал его и попросил помочь.

Я сел на коричневый дерматиновый стул, Кирилл встал со мной рядом, склонившись над книгой и, само собой, углубился в чтение.

Фотограф Илья крутился вокруг нас, щелкая затвором фотокамеры.

Кирилл захихикал, я, не меняя положения головы, спросил его, что смешного.

– Микеланджело, – ответил он. – Это из черепашек-ниндзя. У него нунчаки. А тут в книжке написано – рисунок Микеланджело.

– Это черепашек назвали в честь великих художников и скульпторов. Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэля Санти и еще одного, не такого известного…

– Донателло, – подсказал Кирилл.

– Вот. Все они жили в эпоху Возрождения…

– Чего? – Кирилл потянул на себя книгу. – Возрождения чего?

– Интереса к человеку, к тому, что с ним связано, к его возможностям и способностям. Вот, например, Микеланджело был и поэтом, и художником, и скульптором, и, вот здесь рисунок, архитектором. Люди в ту эпоху не сковывали себя всякими «не смогу», «не получится», «не мое». Они слушали себя и раскрывали в себе множество талантов. Ведь каждый человек – как шкатулка с секретом, в которой в разных ящичках лежат таланты, как монетки. Человек не хочет искать ключ к своим возможностям и живет бедняком, хотя в нем лежат его таланты. Вообще, талант – это мера веса, как грамм или килограмм. Есть притча о рабах, которым хозяин дал по таланту серебра, один раб закопал свой талант, а другие пустили в оборот и вернули хозяину больше, чем им дали…

Кирилл уже полностью завладел книгой и теперь с интересом листал ее.

– Что-то вы начали про художников, а теперь про рабов и торговлю. Получается, тот, кому дан талант, он как бы раб, потому что должен непременно торговать, делать что-то, думать, как вложить. Это уже рынок какой-то, а не искусство у вас выходит. Кто лучше торгует талантом, тот и гений?

Я потрепал Кирилла по макушке.

– Это значит, что над собой работать нужно. Развивать то, что дано…

Я понял, что он меня не слушает. Кирилл перевернул книгу и старательно ощупывал корешок.

– Мальчик, – сказал фотограф Илья. – Дай-ка мне эту книгу. Я ее на конторку поставлю и вас как бы из-за книги снимать буду.

Кирилл не услышал и его.

– Это что там такое? – спросил он, сдавливая пальцами переплет. – Там что-то есть. Типа короткого карандаша.

– Давайте отснимем, а потом поговорите о том, что тебе там, мальчик, почудилось, – начал сердиться фотограф Илья. – Дай мне книжку, я сниму и пойду.

Он потянулся к книге, но Кирилл отдернул руку и прижал книгу к себе.

Лицо у фотографа Ильи сделалось злое. Он опустил фотокамеру, которая повисла у него на груди на ремне, и потянулся обеими руками к Кириллу.

– Что вы себе позволяете? – спросил я грозно, но, видимо, нужно много лет работать в библиотеке, чтобы обладать магией библиотекарей, потому что одним взглядом фотограф Илья заставил меня окаменеть. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Страшный фотограф придвигался все ближе. Луч света из окна бил ему в глаза, и он зло щурился, не спуская взгляда с Кирилла и книги в его руках.

Кирилл вжался в стену, и фотограф вцепился в книжный корешок. Раздался треск старой ткани, корешок оторвался, и на пол выкатился небольшой кулон в виде желтоватого кристалла. Кирилл схватил его и сжал в кулаке.

– Отдай кристалл, мальчик, – проговорил фотограф Илья, но голос у него был такой, что у меня волосы встали дыбом.

И тут рядом раздалось покашливание.

Нина Викторовна вперила в фотографа свой тяжелый взгляд и тихо сказала: «Беги, Кирилл».

Илья стал пятиться, словно кто-то давил ему на грудь сильными ладонями, а потом и вовсе упал навзничь, фотокамера хрустнула, ударившись об пол. Кирилл рванул в сторону фонда, сжимая в руке кулон. Порванная книга медленно таяла на полу, превращаясь в круженье пылинок в солнечном луче, и вскоре исчезла совсем, словно и не было.