Игорь Минаков - Русская фантастика – 2018. Том 1 [сборник]

Словно какая-то глупая проверка для меня.

– Я Николай, – обращаясь скорее ко мне, чем к Лере, приветливо сказал Натаниэль.

Вместо ответа я буркнул тихое «пойдем». Свернув на кухню, мы сели за стол, я на свое привычное место, а Николай напротив меня. Лера достала какие-то незнакомые праздничные чашки и, что-то прощебетав, налила нам чай.

Мне казалось, что Натаниэль хочет что-нибудь сказать, чтобы спасти нас обоих от бесконечной неловкости, но Лера пресекала все его попытки вставить хотя бы одно слово, сам же я даже не пытался участвовать в этом бессмысленном монологе. К счастью, Лерин взгляд вскоре упал на часы, которые показывали без трех минут начало очередного сериала, который можно было смотреть по телевизору в комнате отца, а не на кухне.

Натаниэль размешал в чашке воображаемый сахар и покачал ногой, а я поковырял пальцем шершавый угол стола, украдкой поглядывая на Фаллена, которому все происходящее как будто доставляло огромное удовольствие. Я не мог бы сказать то же самое о себе, но тем не менее мне было больше интересно, чем неприятно.

Кроме того, я чувствовал себя немного странно, когда пытался создать в голове цельный образ Натаниэля. Тот мальчик, который сидел передо мной, пытаясь делать вид, что не хочет поговорить, был совершенно другим и одновременно точно таким же, как при нашей первой встрече, – обыкновенным и, на первый взгляд, гораздо более простым, чем, например, я сам. Но почему-то даже в его молчании было какое-то неуловимое содержание, способное заполнить любую пустоту.

Натаниэль глубоко вздохнул и, зачем-то постучав указательным пальцем по столу, сказал:

– А ты совсем не похож на маму. Она у тебя…

Я не дал ему закончить простую фразу, яростно сверкнув холодным взглядом, в котором было столько протеста, что Натаниэль отшатнулся и побледнел, а в его глазах словно отразился кусочек моей боли. Это было настолько неожиданно, что я удивленно отвернулся, а потом сказал как можно более спокойным тоном:

– Лера – не моя мама. Моя мама умерла.

Слова звякнули и упали на пол, разбившись на тысячи кусочков. Натаниэль грустно прислушался к этому звону вместе со мной и сказал тихо:

– Прости.

Почему-то я ожидал, что он начнет многословно извиняться, неосознанно оправдываясь передо мной, или будет долго полуискренне утешать какими-нибудь стандартными фразами, который общество придумало именно для таких случаев. Но Натаниэль промолчал, как будто понимая все без слов. Мне очень не хотелось, чтобы он продолжил говорить о маме или Лере, и я спросил о самом безобидном, что смог в тот момент придумать:

– Значит, тебя зовут Николай, да?

– Да. – Он кивнул. – Ну а тебя как?

– Меня? – Я неожиданно понял, что Натаниэль тоже не знает моего настоящего имени. – Лев.

– Лев? – Он улыбнулся, словно услышал от меня нечто удивительное.

Я очень давно не слышал собственное имя. Удивительно, но Натаниэлю каким-то невероятным образом удалось не испортить его – он произнес мое имя вслух, не сломав и не превратив в бессмысленный набор звуков.

– Знаешь, – Натаниэль оценивающе посмотрел на меня, – имя играет огромную роль в жизни, но тебе… тебе ведь совсем не подходит имя Лев. И фамилия Шастов тоже.

Это неожиданное умозаключение застало мне врасплох. Но я не успел спросить почему, так как Натаниэль продолжил свою мысль:

– Мне кажется, Лев – это имя для какого-нибудь серьезного учителя или писателя.

– Неужели? – Мне стало смешно от того, с какой уверенностью он произнес последнюю фразу. – Как-то стереотипно, ты не находишь?

Натаниэль пожал плечами, стараясь не улыбнуться моим словам, а потом, ничуть не смутившись, продолжил:

– Ну ладно, если не для писателя, то тогда, например, для великого ученого или врача. И чтобы по имени-отчеству обязательно звали.

Я усмехнулся и довольно язвительно переспросил:

– То есть, по-твоему, я не достоин быть Львом?

Натаниэль хотел что-то ответить, но не успел, потому что кухню наполнил шум и чей-то грохочущий бас. Музыкой это было сложно назвать. Я нахмурился и закрыл уши руками, а Натаниэль достал из кармана довольно простенький телефон и ответил:

– Алле?..

– Гооолубь. – На другом конце «провода», видимо, очень громко орали, потому что я отлично слышал все, что произносили в трубке. – Ты гулять идешь?

– Я? – Натаниэль на секунду замялся и посмотрел на меня так, словно хотел посоветоваться со мной, прежде чем что-либо ответить. – Наверно, нет.

– Ты чееее… – В телефоне обиженно присвистнули и на секунду замолчали, а потом вдруг произнесли откровенно издевательским тоном: – Шов тут сказал по секрету, что ты курьером устроился работать.

– Курьером?

– Ну или, может, слугой этому… Чудику из одиннадцатого «б». Мы ж не знаем точно, так что придешь и расскажешь все, что у вас там да как. – Послышался смех. – Ладно, денег нет. Давай, как обычно на Централке. Чао.

На этом говоривший бросил трубку, и Натаниэль произнес «пока» уже в тишину.

Я опустил глаза и, понимая, что нам больше не о чем говорить, бросил равнодушное:

– Иди.

– Спасибо… Чай очень вкусный. – Натаниэль отодвинул нетронутую чашку.

Я молча смотрел, как он застегивает куртку и поворачивает ключ в замке, избавляя меня от необходимости подходить к нему слишком близко. Натаниэль сказал «пока» уже с лестничной клетки и зачем-то помахал мне рукой.

– Пока, – эхом ответил я, с некоторой грустью наблюдая, как он спускается вниз по ступенькам, а потом, повинуясь внезапному порыву, сказал негромко, в точности копируя его интонацию: – Знаешь, тебе тоже совсем не подходит прозвище Голубь.

Я смотрел на свое отражения в окне полупустой электрички, почему-то думая о том, что бы сказал Натаниэль, если бы я попросил его рассказать, как выглядит Вселенная.

Когда-то он написал мне довольно наивное письмо, смысл которого сводился к тому, что он хотел бы научиться читать мир. Кажется, Натаниэль не совсем понимал, как поточнее объяснить мне свою мысль, но было очевидно, что он верил в то, что весь мир написан на языке, который однажды можно увидеть или почувствовать. Я рассказал ему о сверкающих буквах, язвительно уточнив, что их не так уж легко понять, хотя бы потому, что мир – это далеко не книга, а мы не читатели. Мы и есть сам текст.

Мое отражение в стекле казалось несколько размытым из-за мигающих лампочек, которые своим желтым светом рассеивали утреннюю полутьму.

Я почти с интересом рассматривал людей вокруг.

Все они были историями. Но сколько из них стоило бы рассказать? А какие – вспомнить через десять лет или даже просто завтра? О ком бы из них я захотел написать хотя бы одно слово, будь я писателем, как Натаниэль?