Илья Крымов - Злом за зло (Драконоборец - dark edition)

— Хочешь сказать, что я какая-то ненормальная? — спросила она наконец.

— Если ты родилась и росла в Шехвере, ты знаешь, что я хочу сказать, пани Балекас. И самая простая женщина может оказаться обаятельной, везучей и прозорливой, не обязательно для этого быть в родстве с ведьмой. Но с другой стороны… страсти. Ведьмы живут страстями, желаниями, чувствами, а не разумом. Дикая магия наделяет их сильным необузданным нравом, который передается по наследству дочерям, внучкам, правнучкам. Если я правильно угадал, ты, возможно, ворожея.

Последнее слово они произнесли вместе, и Тобиус уверился в том, что она не знала.

— Это относительно легко проверить, если хочешь.

— Да уж хочу, не сомневайся!

Волшебник негромко позвал:

— Лаухальганда.

Его сумка, лежавшая на кресле, зашевелилась, и из нее появился черный мячик, который пружинисто соскочил на пол и покатился к ложу. Однако когда Тобиус попытался его взять, Лаухальганда неожиданно громко зашипел, после чего запрыгнул к Райле на руки.

— Хм. Обычно он не так доброжелателен к чужакам… хотя красивые женщины привлекают его.

— А что он вообще такое? — спросила она, поглаживая мурчавший мячик между ушами.

— Никто не знает. То есть вообще никто, возможно, во всем мире. Я нашел его в библиотеке Академии, и даже архивариус не смог ответить на вопрос — что он такое? Лаухальганда, карты, пожалуйста. Лаухальганда, карты.

Компаньон окатил мага волной презрения и клацнул зубами, заявляя, что ничего ему не даст. Обескураженный Тобиус приоткрыл рот в изумлении и даже набрал в грудь побольше воздуха, чтобы начать скандал, но неожиданно ласковая просьба Райлы возымела действие. Поворчав немного, существо раскрыло широченный рот и высунуло длинный розовый язык, на кончике которого балансировал сверток. Внутри лежала колода пятиугольных карт для игры в торжок, старых, потертых и безбожно крапленых, но все равно снабженных цветными рисунками. Когда-то Тобиус просто выиграл эту колоду, после чего промаркировал все рубашки тайнописными знаками, видимыми лишь глазу волшебника.

— Как известно, игральные карты не подходят для гадания, они лгут, но мы поступим проще. Гадала когда-нибудь?

Колода пустилась в зачаровывающий пляс, крутясь между пальцами и изящно тасуясь, — с картами Тобиус всегда был очень хорош. Он не назвал бы себя азартным игроком, но карточные игры знал и хорошо умел выигрывать, чем и кормился некоторое время после выпуска из Академии. Еще он умел виртуозно тасовать карты и даже показывать карточные фокусы, чего, впрочем, никогда не делал, ибо для волшебника это являлось одним из позорнейших занятий. Аккуратные пентагоны плясали, то разделяясь на две ополовиненные колоды, синхронно кружившиеся в пальцах каждой руки, то вновь с приятным шелестом объединяясь в одну, чтобы перелететь по воздуху туда-сюда и вновь разделиться. То, что его глаза были закрыты, ничуть не мешало волшебнику проводить свои манипуляции.

— Гадала когда-нибудь? — повторил он низким спокойным голосом.

— Нет, — с некоторым усилием ответила Райла, завороженно следившая за танцем карт.

— Неужели? — все так же продолжил маг. — Девицы обожают устраивать гадания на суженого, разве нет? Расскажи мне.

— У меня не было времени заниматься такими глупостями, — хрипловато отозвалась мечница. — Когда умерла мать, мне было тринадцать, надо было вести хозяйство. Тяжело, не до ерунды. На лавках сидели сводные братья, трое, всех накорми, всех обстирай, дом убери, корову подои, и так изо дня в день, от утренних сумерек до вечерних. А еще пряжу прясть, одежку шить… Все бы ничего, да отчим стал пить. Он неплохой был, мать любил и женился, хотя с ней и меня пришлось брать, лишний рот, не родной. Но он взял, и кормил, и не обижал, но когда мать от грудной болезни померла, запил. Стал приползать домой ночью, не человек — животное, мычит, дичится, а мне его до кровати тащить, раздевать, одеялом укрывать. Спьяну он меня матери именем звал, похожи мы с лица. Смотрел на меня, а видел ее, к себе тянул, груди ее у меня искал, насилу отбивалась. Однажды сил не хватило. Тогда я не то что сейчас была, тощая девчонка четырнадцати лет. Когда отчим захрапел, я кое-как из-под него вылезла, слезы и кровь утерла, собрала узелок и по ночи из дому убежала. Не понимала, дурында, что есть в мире вещи хуже ласк пьяного мужика. Много, много хуже. Ходила по дорогам с бродягами-попрошайками, прислуживала в разных кормильнях, шинках, и даже в одном замке прачкой была. Но отовсюду приходилось убегать, потому что везде для девки одна и та же судьба уготована — везде пытаются нагнуть и поиметь. Однажды прибилась к обозу, который ехал следом за отрядом бреоникийских наемников. Тогда в Сарвасте что-то неспокойно было. Года два с ними провела, пока они то одному хозяину служили, то другому, а потом и вовсе под знамена Гильвиорского ордена подались, с хобгоблинами воевать отправились. Часто после боя выносила раненых к лазарету, ну и мародерствовала, конечно. Однажды, когда подружки мои, подбирая и без того короткие юбки [30] Маркитантки, следовавшие за наемными отрядами в качестве нонкомбатантов, прислуги, фуражиров и для увеселения солдат во время отдыха, часто занимались мародерством после боя, а поскольку это дело во все века было наказуемо, они подрезали юбки короче принятого, дабы смочь быстрее сбежать от возмездия, будучи застигнутыми на месте преступления. Отчасти именно из-за коротких юбок за маркитантками укрепилась репутация падших женщин, хотя большинство из них на самом деле промышляло проституцией среди солдат. , вспарывали тайники на солдатских поясах и за другим добром охотились, я подняла с земли меч. Не просто меч, а фламберг, огромный, тяжелый, мой. Я тогда подумала, что с таким мечом даже девка сможет стать себе хозяйкой. Подружки только посмеялись, а я взяла и потащила меч. Потом один бравый офицер попытался у меня его отнять, а я ему чуть голову не снесла, заодно себе руки из плеч едва не вырвав. Упросила одного мечника взяться за мое обучение, он и взялся, днем учил меня, а ночью я с ним спала. Вполне справедливо, я была довольна. Со временем приноровилась, раздобыла доспехи впору и стала проситься в отряд. Офицеры долго смеялись. Но однажды сама вышла в поле, без разрешения, без оплаты. Выжила, убила двоих и выжила. И в следующий раз, и в другой. Кровищей и разрубленными телами меня уже было не пронять, а с мечом я чувствовала, что живу, что я себе хозяйка. В одном бою отряд получил большие потери, нужно было пополнять ряды как можно скорее, и надо мной уже не смеялись. Следующие годы я рубилась наравне со всеми и веселилась наравне со всеми. Приятно было еще и то, что мне не приходилось отдавать жалованье маркитанткам, многие мне самой готовы были платить за любовь, а я могла выбирать кого захочу. Продвинулась по службе, стала лейтенантом, получила в подчинение три десятка таких же рубак, так и жила. А однажды к нам заявились люди с большими деньгами и сказали, что Радовану Карапсуа, единственному законному королю Ридена, нужно так много мечей и мушкетов, сколько можно найти. И мы пошли, и мы начали воевать за Радована против его родственничков. Довольно быстро меня выделили из общего числа наемников и предложили особую работу — защищать короля, стать частью его личной гвардии. Огромные деньги и новые латы, черные, из нуагримга. За такие доспехи можно купить замок с землями, а они предложили их мне и сказали — если отслужу пятнадцать лет, смогу забрать себе, это за вычетом жалования. Я не раздумывала, поклялась в верности, подписала договор — и гномы из Стальной Артели сняли с меня мерки. Начав новую службу, я познакомилась с остальными такими же отобранными. Черная полусотня, самые разномастные и опытные головорезы, нанятые чуть ли не со всех концов Вестеррайха, латники, конники, лазутчики, фехтовальщики, стрелки. Там я и познакомилась с Октавианом, личным советником, магом, особой, приближенной к еще не коронованному королю. Он был такой… милый, совсем не как те быки, с которыми я делила битвы на бранном поле и в кровати. Такой трогательный, добрый. Этот курвин сын подарил мне букет полевых цветов — первый букет, который мне подарили в жизни. И руку поцеловал. Мою руку, коротая убила столько людей и на которой корка сухой крови стала как вторая кожа… он поцеловал мне руку!