Михаил Попов - Спальный район Вселенной (сборник)

Николай Родионович Кувшинкин был совсем молодым ученым, вернувшимся недавно из некой таинственной командировки. Поговаривали, будто он сделал важное для науки открытие. Потому, несмотря на радикализм и прочие недостатки, ему и доверили вести курс. В университете о Кувшинкине ходила странная слава. Он слыл революционером, едва ли не врагом настроек. Впрочем, Маша была уверена, что это вранье. Если бы нечто подобное обнаружилось, Кувшинкин был бы объявлен пожизненным безработным, как случилось с тетей Ларой, и уж точно его бы не допустили к студентам.

Тему Машиной научной работы они определили быстро. Маша сказала, что хотела бы вникнуть в быт рядового ученого, скажем, нейробиолога, из пограничной эпохи, когда настройки еще не вошли в жизнь, но наука уже полным ходом стремилась к ним.

– У меня был предок, – доверительно сообщила она Кувшинкину. – Он работал в Москве, в научном институте, а в свободные дни жил на даче, читал книги. У моей прабабушки Лары сохранились старинные носители. Один с его записями, а другой с фотографиями – на нем так и написано: „Дача“. Только их не на чем посмотреть. Надо ехать в архив исторических гаджетов. Я подумала: вот как раз…

– Фролова, ты что, смеешься? Какая дача? Дачи все давно снесли! Где ты собираешься практическую часть вырабатывать? – воскликнул разбойник. – И потом, на кой нам черт нейробиологи! Наша миссия – возродить художественное творчество. Искусство! Слыхала о таком? Так что никаких пограничных эпох. Погружаться будем в самый расцвет! Раз уж ты Толстого читала, предлагаю середину девятнадцатого века. Культура русской усадьбы!

Маша жалобно смотрела на вихрастого разбойника и помалкивала.

– Я же не просто так советую, – смягчаясь, сказал Кувшинкин. – По той эпохе хотя бы сохранилась парочка заповедников. На один мы тебя забросим, там наша база. Поживешь без настроек с недельку. Конечно, это будет жалкое подражание. Но для нас важна не точность деталей, а состояние души. Ты, Фролова, должна будешь в себе, не в настройках, а в душе, в душе – он постучал себя кулаком в грудь, – почувствовать импульс к творчеству! Фантазию хоть какую-то! И зафиксировать ход своих переживаний. Подробно! Каждую слезинку! Если ты сделаешь это убедительно, это будет твой вклад в возрождение человечества.

При этих словах анимешные глаза Кувшинкина стали грустными и квадратными. Он умолк, и Маша догадалась, что ни в какое возрождение он не верит.

– Николай Родионович, а вы жили когда-нибудь без настроек? – шепотом спросила она.

Кувшинкин тупо уставился на Машу, потом заржал и, махнув рукой, вышел из аудитории.

* * *

За лето Маша перерыла архивы настроек и, помимо уже исхоженного вдоль и поперек „Тургенева“, обнаружила „Покос в Ясной Поляне“ и „Болдинскую осень“. Ей нравилось гулять по аллеям, вдыхать ароматный воздух и любоваться частыми радугами. В качестве поощрения научный руководитель раздобыл для нее ретро-блокнот и карандаши. Теперь во время прогулок, присев на скамью, Маша поглядывала вокруг, что бы такое ей воспеть? Попробовала нарисовать с натуры кленовый лист, но, повозившись пару минут, бросила. Хотела сочинить рассказ – и не смогла придумать, о чем. Хоть убейте, она не понимала, какой смысл в ее жалких стараниях!

Однажды, гуляя в настройках по аллеям Тригорского, Маша вспомнила перевернутого жука и оранжевые цветы в земле. В груди зашевелилась жалость, забродили, цепляясь друг за друга, слова „грустно“, „сыро“, „солнце“, „смерть“. Солнце было лишним, но, Маша чувствовала, на его осеннем луче все держится: и запах бархатцев, и копошения пораненного жука, и ее собственное какое-то трепещущее, бедное желание заслужить одобрение Кувшинкина. На миг ей пришло в голову: а вдруг это и есть творчество? Подумав так, Маша взялась за напульсник и скорее сбежала в мультфильм.

Решение о прохождении практики было принято в октябре, сразу после того, как научный руководитель ознакомился с результатами Машиной работы в архивах.

Материалы о процессах, протекающих в коре головного мозга в момент вдохновения, Кувшинкин забраковал сразу.

– Фролова, вот поэтому мы и погрязли в болоте! У вас у всех один мозг на уме! А где душа? Где человеческое достоинство? Чудо где в конце концов? Эти твои „процессы“ уже триста лет изучены! Нажать кнопку в башке – такая же фальшивка, как ваши настройки. Ты докопайся, что в груди у них трепетало? Ныло там что? Почему у них были чувства острые, а у нас тупые? В чем они превосходили нашу цивилизацию, и как нам у них поучиться?

– Николай Родионович, да просто без настроек им было скучно! Поэтому у кого было свободное время, у дворян… вот они все и сочиняли, – запнувшись, сказала Маша. – Вы представьте – всю жизнь одна и та же реальность. Это же с ума можно сойти!

Разбойник, сдвинув мультяшные брови-черточки, строго посмотрел на Машу.

– Скучно – это еще не все, Фролова! Кому скучно было, те горькую пили. А с тобой мне все ясно. На этих вот компиляциях далеко не уедешь. Как смотришь на практику без настроек? Или боишься? – Ив его угольных глазах загуляли красные блики.

– Совсем не боюсь! – решительно возразила Маша. – Я однажды уже была без настроек. Когда повредила ногу.

3

В день отъезда Маша включила в настройках солнечный день октября. Для Кувшинкина, впервые отказавшись от мультипликации, она выбрала реалистичный образ кучера времен государя Александра Второго. Старой умной лошадкой правил не усатый какой-нибудь дядька, а простой крестьянский парень, спасенный барином от солдатской службы для хозяйственных нужд. Господам же (в данном случае Маше) полагалось усесться в коляску и ехать, охая на кочках, прямиком до поместья.

К сожалению, кучер Кувшинкин не осознал свою роль. Даже не думая соблюдать субординацию, всю дорогу он давал барышне указания, в особенности напирая на ежедневный и искренний отчет в дневнике.

– Все движения души! Тоску, скуку, гнев! Все порывы! Анализируешь и записываешь – это твоя главная задача! А то я вас знаю – пойдете бродить в поля да слезы лить, а через день заявите: верните напульсник! – бранился кучер.

– Я не заявлю! – твердо сказала Маша.

– Ты пойми, Фролова, мы тут не дурью с тобою маемся. В нашей работе, может быть, вся надежда земли! – продолжал кучер. – Ты, конечно, этого не видишь, потому что сидишь в настройках. Но поверь мне, я-то каждый день любуюсь: сегодняшнее человечество – это спящие мухи. Обожравшиеся сахару мухи – больше ничего!

Маша слушала, отвернувшись, ее взяло зло на Кувшинкина.

– Николай Родионович, как вы можете так всех презирать? Зачем тогда вы нас чему-то учите, раз мы – мухи?

– Да не презираю я! Мне, наоборот, жалко! – растерявшись, возразил Кувшинкин.