Борис Миловзоров - Точка бифуркации

Проквуст поклонился и сделал несколько шагов назад. Внизу стал нарастать гул, он словно океанская волна набегал и становился все громче, в нем послышался некий ритм, который через несколько секунд превратился в могучее скандирование миллионов хоравов. «Гора, Гора, Гора!», — скандировала гигантская толпа. Георг, повинуясь внутреннему импульсу, вновь подошел к поручню платформы и, подняв свои руки вверх, скрепил над головой ладони. И в тот же миг миллионы рук взметнулись вверх, повторяя его жест. Проквуст онемел, глядя на это изумительное по красоте и мощи действие. Потом, не зная, что делать дальше, он поднес сцепленные ладони к груди и прижал их в районе своего солнечного сплетения. У хоравов в этом месте было сердце. И они все повторили и этот жест! Завораживающее зрелище! Георг махнул им рукой и, повернувшись, отошел на середину платформы. И тут его опять ждало изумление: он увидел, что все главные хоравы стоя делали то же самое, что и их народ. Он посмотрел на них и как можно более достойно поклонился. Все опустили руки и молча смотрели на него. Георг растерялся, он не знал, что делать дальше.

— Святой Гора!, — Пришел к нему на выручку Люций. — Наш народ благодарит тебя за прекрасные слова, и он рад, что ты с нами.

Они оба еще раз поклонились носителям разноцветных плащей, получили от всех ответный поклон и через мгновение опять находились в комнате Проквуста.

— Извините, Георг, что обратился к вам на «ты», но я говорил от имени народа. Только народ может на равных говорить со святым.

— Люций, простите, но вы говорите о пустяках. Скажите честно, вы всерьез считаете меня святым?

— Да.

Проквуст от неожиданности рухнул в кресло как подкошенный.

— Не удивляйтесь, Гора, у нас не приняты двойные стандарты, что, как я предполагаю, имело место быть в вашей цивилизации.

— Вы хотите сказать, что вы не лжете?!

— Нет, не лжем.

— Но как же амбиции, интриги, борьба за власть?

— О, это у нас все есть, только без вранья.

— Но как такое может быть?!

— Все очень просто, Гора, мы можем умалчивать, но не можем друг другу врать. Вспомните, сколько лет нашей цивилизации.

— Да, действительно. — Проквуст указал на соседнее кресло. — Люций, будьте любезны, присядьте.

— Сочту за честь.

— Теперь я понимаю, — задумчиво проговорил Георг, — какая бездна времен лежит между нашими цивилизациями!

— Не будьте столь строги к себе и своему народу, ведь от нас, таких правильных бог отвернулся, а вас он пестует.

Проквуст усмехнулся.

— Пестует? Возможно, но порой бывает очень больно, а ваша цивилизация живет спокойно многие тысячелетия!

— Наш образ жизни завел нас в тупик, Гора. Только благодаря вашему появлению мы поняли, в какую глубокую яму загнали себя. — Канцлер поднялся. — Я думаю, что мне пора идти, вам нужно отдохнуть.

— Люций, но почему вы сегодня ни разу не назвали меня Георгом?

— Сегодня для нас всех слишком торжественный день, я не мог себе позволить… Георг.

— Спасибо, мне приятно, что мы вновь стали несколько ближе.

— Георг, я хочу понять, как вы планируете писать книгу?

— Честно говоря, не знаю. Ведь если я напишу на своем языке, у вас будут трудности с переводом?

— Да, это весьма вероятно. Давайте сделаем следующее. Я пришлю к вам Джулию, она научит вас работать с мыслесловом.

— А что это такое?

— Это аппарат, который сбрасывает мысли в компьютер.

— Ой, а вдруг я сброшу в него что-то не то?

— Ничего страшного, Георг, вы все сделанные записи сами и отредактируете, это очень просто. До встречи, Гора.

Проквуст впервые посетил главную рубку Недины.

— Интересно, думал он, — как теперь правильно называть это полуискусственное сооружение: планета или корабль?

Он уже привык к своему сиреневому плащу, привык, что при его редких выходах из дома ( «Надо же, — усмехнулся Георг, — я назвал свои апартаменты домом, к чему бы это?» ) встречные хоравы уважительно склоняют голову и прикладывают к груди сплетенные ладони. У них это получалось немножечко смешно, но в большей степени, трогательно. Много месяцев он был добровольным затворником. Проквуст даже сбился со счета дней и недель, так как не спал, а лишь изредка впадал в некое подобие транса, когда видишь, чувствуешь, но не думаешь. Это состояние здорово ему помогало, после него он опять с жадность бросался на работу, словно, как в молодости, крепко выспался. Месяц назад он окончательно отредактировал книгу и представил ее Совету планеты. А потом спрятался у себя в доме и никуда не соглашался выходить. Один раз даже накричал на канцлера, который пришел в очередной раз уговорить его прогуляться. О причинах своей хандры никому не говорил, стыдился своего страха. Если бы к нему пришла Джулия, может быть, он бы рассказал ей, как ему страшно, до дрожи и холодного пота ( правда, только в воображении, но все равно неприятно ). Но его Дама исчезла, а Люций отмалчивался или холодно говорил, что она пока занята и не может уделить ему свое внимание. Георг не верил, но что он мог поделать?

Мыслеслов оказался простым и удобным аппаратом, но Проквуст иногда специально делал ошибки, чтобы продлить возможность близкого общения с Дамой. Она сердилась на него, мягко и мило, а потом терпеливо вновь повторяла свои объяснения. После того, как примерно через месяц она на полном серьезе заявила, что раскрыла для себя необыкновенную тайну. Проквуст удивился, а она пояснила, что он, Святой Гора, не только величественен в своем подвиге ( «Каком?», — подумал при этом Георг ), но еще более свят в своей безмерной скромности, так как давно овладел аппаратом, но не хочет показывать своих истинных способностей, дабы не смущать хоравов. Говорила она это с такой непререкаемой убежденностью и серьезностью, что Проквусту с горечью пришлось признать, что его Дама даже понятия не имеет о возможности получения удовольствия от общения одного существа с другим. Осознание этого открытия ввергло его в жуткую депрессию, от которой его спасало только одиночество и работа над книгой. Сначала его радовало, что Джулия перестала приходить, а потом он опять стал грустить. Особенно тяжело ему было, когда книга была закончена и отдана Совету.

Не понимая, зачем и почему, Георг записал в книге всю свою историю жизни. Он рассказал ее без утайки, оголив себя перед всей планетой, безжалостно сорвав покров святости. Он показал и свое падение, и сомнения, и нерешительность. Ему казалось, что после этого с ним никто из хоравов даже разговаривать не захочет. Но оказалось все иначе. Его произведение оказалось бестселлером, поразивших хоравов да самых глубин души. Они стали бредить его книгой. Из электронного вида она превратилась в настоящую книгу, с листами из тонкого и гибкого пластика, с вязью непонятных ему букв и символов. Совет недавно приглашал его на освящение главного экземпляра книги: толстого, огромных размеров фолианта. Свет его святости стал таким ярким, что стал слепить и его самого, он растерянно наблюдал за происходящим, принимал еле сдерживаемое поклонение и не мог понять, почему хоравы приняли его книгу, как святцы. Самое главное, что с ним случилось чудо, о котором он еще никому не рассказывал. Он много раз листал свой экземпляр книги, пытаясь угадать, на какой странице описывался тот или иной эпизод или очередной постулат Церкви Рока, и вдруг он словно прозрел, буквы заговорили с ним! Он не мог их произнести, не знал значения слов, но в совокупности знал содержание каждой страницы! Ему казалось, что он сходит с ума, что он болен, а иначе как такое можно было объяснить?! Но его книга продолжала говорить с ним. С этой тайной он теперь и жил.