Константин Волков - Из блокады [СИ]

Шорох за спиной. Твёрдая, словно высеченная из камня, ладонь запечатала рот, крепкие пальцы зажали нос. Тонкие и сильные руки, будто железный ошейник, обвили шею. Невозможно вдохнуть, не то, что закричать. Я за автомат, его выкручивают из рук. Я мотаю головой, кусаю наглую ладонь, судорожно проталкиваю в лёгкие воздух - терпкий, острый запах сжимает спазмом горло. Я лягаюсь, бью затылком назад - кажется, удачно - объятие слабеет. Я вырываю оружие и колочу с разворота, наотмашь, прикладом в лицо. Кто-то вскрикнул, что-то хрустнуло, чьё-то тело повалилось на землю. Но мои ослабшие руки не могут удержать автомат. Закричать бы, разбудить, не то ребят перережут спящими! Но из сжавшегося горла не выдавливается ни звука.

Ноги больше не держат, я валюсь на землю. Роса на лице. Горечь во рту. Всё плывёт и кружится. Я проваливаюсь в тёмную бездну. Чтобы удержаться, не сгинуть, цепляюсь за траву.

По поляне ходят люди. Нет, не люди, чужие! У них в руках копья и дубины. Они больше не таятся, а мои товарищи обездвижены. Содержимое рюкзаков вытряхнуто на землю. Чужаки рассматривают вещи.

Ох, как мне плохо! И тоскливо. Терентьев не дождётся ни нас, ни, даже известий о нас. Возможно, к эшелону пойдут другие люди. Может быть, у них получится. А наш поход завершён...

Из желудка в рот исторгается едкая жижа. "Захлебнусь", - вяло думаю я. Меня берут под мышки и куда-то волокут.

День шестой

Трясло немилосердно, иногда я будто падал в яму, а потом взлетал. Горло сжималось в очередном спазме, а голову разрывал новый приступ боли. Я слышал хриплое дыхание, чувствовал неестественный и резкий запах: тошнотворную смесь пота, плохо обработанной шкуры и ещё чего-то незнакомого и вызывающего мучительные рвотные позывы. Я приоткрыл глаза, и, как в тумане, увидел мокрую и грязную спину чужака, а потом сообразил, что меня куда-то тащат на носилках. Ногами вперёд, чёрт возьми!

Я вспомнил бесславно завершившуюся драку с чужаками, и, то ли от этих воспоминаний, то ли от прогремевшего в голове взрыва боли, застонал. Меня опустили на землю. Один из носильщиков, наклонившись, уставился мне в глаза. Я сфокусировал взгляд сначала на его лице, а потом глянул на небо, только неба не увидел, не увидел и зелёных крон - лишь полог белёсой, колышущейся на ветру паутины, натянутый на чёрные, будто обуглившиеся, ветви! Услужливая память ехидно напомнила, как на границе мёртвого леса заверещал дозиметр.

Раздался приказ:

- Встань!

Я встал, вернее, попытался. В голову стрельнул новый приступ боли, перед глазами завертелось. Пришлось, опустившись на четвереньки, пережидать эту круговерть.

Меня обступили чужаки: все как один, худющие, жилистые и длинные. Среди них есть и женщины. Что интересно: не очень-то они отличаются от мужчин. И фигурами похожи, и одежда одинаковая - если можно назвать одеждой короткие штанишки из линялых шкур. На ком-то меховые тапочки, а на ком-то лапти. Длинные волосы не подстрижены: или распущены, или собраны в пучок на затылке. Угадать возраст чужаков невозможно, ясно только, что едва ли кто-то из них видел, каким был мир до Катастрофы.

Всего дикарей шестеро, ещё один, вернее одна, лежит на самодельных носилках - нехитрая конструкция: четыре палки, две шкуры. На таком же точно приспособлении только что несли меня. Раненная чужачка, как раз-таки не похожа на остальных, кажется, она старше других, возможно, даже старше меня. Хотя дикарка высока и крепка, в ней нет отталкивающей худобы. Тело женщины неподвижно, лицо застыло, волосы слиплись от крови, красная струйка запеклась на виске. Худо чужачке. Судя по всему - очень худо! Вспомнился живой хруст после удара прикладом. М-да, нехорошо вышло. Чего уж теперь? Сама виновата. Зачем сзади-то нападать?

Отдохнул я на четвереньках, и снова попробовал встать. Мир опять завертелся, но гораздо медленнее, чем в первый раз; временами он делался чётким, а потом опять расплывался. Чтобы не упасть, пришлось ухватиться рукой за ветку. Ладонь облепила мягкая паутина. Я брезгливо вытерся о куртку.

- Пойдёшь, не отстанешь? - спросил один из чужаков. - Осталось недолго.

Я кивнул, а сам подумал, что слова эти прозвучали немного угрожающе. Рука привычно потянулась к карману, за пистолетом, но память подсказала, что я, когда мы переправлялись через болото, положил его в рюкзак. Верно, там он до сих пор и лежит. Незадача!

Кстати, о рюкзаках: они сейчас, как и автоматы, за плечами у чужаков, а в руках у дикарей совсем уж неказистые приспособления - копья, если можно так назвать заострённые палки, да сучковатые жердины. В лесу с таким оружием не выжить, но эти ребята как-то ухитряются, и, похоже, имеют неплохие шансы пережить меня.

Эх! Тысячи лет люди выкарабкивались из каменного века, строили цивилизацию. А чтобы вновь одеться в шкуры и взять в руки палки хватило пары десятилетий. Вот безнадёга-то! Я так думаю, что за себя нужно бороться, как мы, в Посёлке. Будет толк или нет - посмотрим! А сделать копья - дело нехитрое, всегда успеем.

Мы плелись среди мёртвых деревьев. Навязчиво думалось о том, что если бы я добрался до "калаша", был бы шанс объяснить дикарям преимущества цивилизации. Колыхались белые занавеси, липли к одежде и волосам летающие в воздухе обрывки паутины, а потом, как-то сразу, мы оказались в нормальном, таком же, какой растёт возле Посёлка, лесу: солнечные лучики, пробившиеся сквозь кроны, ягодки-грибочки, цветочки-пчёлки-бабочки и прочая красота.

Шли мы не быстро, и я без труда успевал за чужаками. Никто не торопил, лишь изредка оборачивались, проверяли, не отстал ли? Думалось: нырну в кусты, только меня и видели, но думалось вскользь и не серьёзно. Какой смысл? Уйти не дадут. Им лес - дом родной, поймают, обязательно поймают. И хорошо, если так! А вдруг и ловить не станут? Сам я дорогу к Посёлку едва ли отыщу, значит: либо свихнусь в лесу от страха, либо мной пообедает голодная тварь, причём, одно не исключает другого...

Дикари не останавливались, я плёлся следом. Вдруг раненая закричала и забилась. Женщину бережно уложили на траву, один человек прижал её плечи к земле, второй навалился на ноги. У чужаков нашлась шишка дурмана, один из них её разжевал. Через минуту страдалице разжали челюсть, парень, припав к открытому рту, выцедил туда струйку вязкой зелёной слюны. Женщина сглотнула и расслабилась, веки закрылись. Прошло ещё немного времени, чужаки взяли носилки, и мы пошли дальше.

Вскоре я почувствовал себя настолько сносно, что в голове вновь появились мысли о побеге. Теперь это дело не казалось таким уж безнадёжным. Хуже, чем у чужаков, не будет! Или будет? Я так и этак прикидывал, почти решился, но опоздал.

За диким малинником открылась большая солнечная поляна. Я понял, что здесь и обитают дикари. Это место не похоже ни на Посёлок, ни на деревни, что я видел - уж очень неказистые строения вокруг: укрытые пожелтевшим сосновым лапником шалаши, малоприметные землянки, несколько кривобоких избушек, и всё это построено вразброс, нет ничего, похожего на улицы. А, главное, никакого, хотя бы дохленького, подобия Ограды! Плетень бы поставили, что ли! От зверья не спасёт, но хоть что-то будет. Не всерьёз же они надеются, что заросли малины и шиповника защитят от лесных тварей.