Павел Корнев - Безликий [Ознакомит.фрагмент]

Пока догребли до боковых ступеней, заплесневелых и вышарканных, - взмокли. После того как Антонио привязал носовое кольцо к вбитой в стену ржавой скобе, я выпрыгнул на узенькую каменную площадку и отпер решётку, загораживавшую проход. Механизм навесного замка оказался обильно смазан солидолом, ключ провернулся в нём без всякого усилия.

- Ждите! - распорядился я, поднялся по узенькой каменной лесенке и откинул обитую стальными полосами крышку люка. Просторное помещение наверху было погружено во мрак; прежде чем спуститься обратно, я запалил керосиновую лампу, и яркий тёплый огонёк осветил каретный сарай - тот самый, что стоял на заднем дворе "Сирены".

На пару с Гаспаром мы утащили наверх первый ящик, а когда выставили его к стене, Жиль и Антонио уже приволокли следующий.

Деревянные короба оказались не слишком тяжёлыми, а вдвоём на крутой узенькой лестнице было попросту не развернуться, поэтому выстроились цепочкой и передавали ящики из рук в руки. Под конец мы оттащили короба от люка и сложили их друг на друга у одной из стен.

- Ну что, перекурим? - пошутил Антонио.

- Обязательно, - усмехнулся я, гвоздодёром сорвал деревянную крышку и вспорол стилетом мешковину.

Антонио запустил руку в прореху, растёр меж пальцев крупинки табака и объявил:

- Первый сорт!

- Отличный табачок, - согласился с ним Жиль. - Этого у персов не отнять.

На шхуне мы и в самом деле приняли партию контрабандного табака. В империи тот облагался просто несусветными ввозными пошлинами: из каждого потраченного на курево франка примерно восемьдесят пять сантимов получала казна. Тонна табака обошлась нам в две тысячи, а при покупке по официальным каналам пришлось бы выложить в шесть раз больше. Насколько мне было известно, Софи уже договорилась о перепродаже этой партии в китайский квартал за восемь тысяч франков.

Я спустился к лодке и вновь запер решётку, заодно прихватил с собой саквояж. Выставил его посреди каретного сарая и скомандовал:

- Револьверы!

Вышибалы начали складывать оружие в сумку, а я взамен выдал каждому по двадцатке. В конце предупредил:

- Остальное получите, как только закроем сделку.

- Когда? - заинтересовался Гаспар.

- На днях, - неопределённо ответил я, продел в петли люка дужку навесного замка и махнул рукой: - Всё, расходимся!

2

Утром, едва продрав глаза, я первым делом подошёл к зеркалу. Внимательно пригляделся к своему отражению, покрутил головой, растянул в механической улыбке губы. На меня смотрел Жан-Пьер Симон, сомнений в этом не было, но полагаться исключительно на собственную память я не стал, раскрыл блокнот и придирчиво сравнил отражение с портретом, который служил мне своеобразным эталоном.

Страх проснуться кем-то иным свидетельствовал о серьёзном психическом расстройстве - я прекрасно отдавал себе в этом отчёт, - но справиться с собственной фобией не мог. Мне уже доводилось проходить через это. Талант менять собственную внешность и амнезия - жуткий коктейль.

К счастью, расхождений не наблюдалось даже в мелочах. Разве что на запястьях и лодыжках начали проявляться пятна старых ожогов, но такие отметины рано или поздно появлялись у всех моих обличий.

Стигматы?

Даже не смешно. Просто ожоги. Память о прошлом.

Я побрился, зачесал волосы и отправился умываться.

Лёг я поздно, а встал рано, поэтому не выспался, но поблажек себе решил не давать и, как и было запланировано, первым делом посетил боксёрский зал. Потягал гантели и штангу, поколотил грушу, затем отработал удары, провёл несколько тренировочных боёв и отправился в душ.

Особого удовольствия не получил, но никак иначе новое тело на пик формы было попросту не вывести. Для этого придётся попотеть.

Из боксёрского зала поехал в "Сирену". Сразу в клуб я заходить не стал и свернул к одному из кафе на противоположной стороне Ньютонстраат. Уселся за уличный столик и попросил сонную официантку принести полдюжины сваренных вкрутую яиц, пару французских булок, сыр, масло, колбасу и чай.

Кухня у Марио мне нравилась куда больше, но если уж стал другим человеком, придётся менять и привычки. Вот и Софи для меня теперь никакая не хозяйка, а исключительно кузина. Да и Пьетро Моретти вовсе не "я", но подавшийся в бега художник.

Девица медленно-медленно, будто сомнамбула, уплыла на кухню, и поскольку рассчитывать на скорое её возвращение не приходилось, я принялся за изучение купленных по дороге газет.

Ничего интересного для себя там не почерпнул. Во всех изданиях писали о разгоне митинга механистов, протестовавших против грядущего визита императрицы в лекторий "Всеблагого Электричества". В зависимости от политических взглядов владельцев газеты, это событие либо клеймилось позором, либо преподносилось как хороший урок для смутьянов. В криминальной хронике упоминалось ограбление почтового броневика и диверсия на электрической подстанции, уже четвёртая за год. Не иначе именно по этой причине прошлой ночью на набережной и не горели фонари.

К тому времени, когда заторможенная официантка принялась выставлять с подноса на стол мой завтрак, я уже выкинул газеты в ближайшую урну и затачивал перочинным ножиком карандаш. Пришлось оторваться и заняться едой.

Съел всё подчистую, но чувство сытости так и не наступило. Я задумался, не повторить ли заказ, потом решил с этим повременить и вылил в кружку остатки чая из заварочника. Сделал глоток терпкого крепкого напитка, раскрыл блокнот и начал по памяти зарисовывать гостей вчерашнего приёма.

Сухопарый маркиз Арлин и его донельзя благородное окружение. Увлеченный декламацией собственных стихов Альберт Брандт. Бастиан Моран - изысканный и утончённый, но одновременно и опасный будто гремучая змея. Рыхлый увалень Анри Фальер под руку с красавицей-женой. Барон фон Страге с моноклем и тростью, его спутница...

Но вот со спутницей барона вышел конфуз. У меня просто не получилось перенести на бумагу её безупречную красоту. Выходило что-то совсем иное. От злости и непонятного разочарования даже началась мигрень.

Я в задумчивости закусил кончик карандаша и попытался восстановить облик девушки, но нисколько в этом не преуспел. Зато обратил внимание на сам карандаш. На дереве хватало оставленных зубами вмятин, а подобным образом прикусывал их и Пьетро Моретти.

Стоило поскорее избавиться от этой привычки, иначе запросто могу выдать себя какому-нибудь внимательному наблюдателю. И опасаться тут следовало даже не Бастиана Морана, а скорее Жиля - вот уж кто мастер подмечать подобные мелочи.

Постучав карандашом по краешку стола, я вновь сосредоточился на спутнице барона, но изобразить её на бумаге так и не смог, опять вышло что-то не то, да ещё заметно усилилась головная боль. В сердцах я вырвал испорченный лист, смял его и кинул на грязную тарелку, а чтобы хоть как-то успокоиться, нарисовал навалившуюся на стол Ольгу и соблазнительный прогиб её спины.