Александр Калмыков - Спасатель 2 (СИ)

Наконец, после мучительных раздумий, козельский епископ все же принял решение. Освящать подложную епистолию Григорий, правда, не стал, но охотно благословил самих участников экспедиции, напутствуя их на доброе дело. Епископ как был, в полувоинском одеянии, осенил крестным знамением Проню, Лиховида и Пьтро:

- О Кириос!

Благочестивые соратники преклонили головы и по очереди приняли руку архиерея, почтительно поцеловав ее.

Напутствовав командиров дружины, епископ потребовал мула и немедля отправился с Мануилом Контофре в Молос, чтобы наставить Михаила Пиргоса на путь праведный.

*

Между тем именитый пират, о котором слыхали даже в Генуе, пребывал в душевном смятении, и от наставлений мудрого человека действительно не отказался бы.

Хотя Михаил вернулся из трудного похода только накануне, но, услышав о большой войне, он всю ночь не смог сомкнуть глаз. Конечно, капитану корабля, если он не хочет раньше времени сгинуть в пучине, спать приходится очень мало, но после плаванья можно было бы и позволить себе небольшой отдых. Однако весть о вторжении латинян в никейские владения заставили его потерять сон.

То, что никейцы всерьез занялись Фессалией, Пиргос хорошо знал, но он полагал, что франкские княжества сохранят нейтралитет и не станут вмешиваться в дела православных. И вдруг поди-ка, рыцари не утерпели и решили поживиться фессалийскими землями.

Кое-кто из команды Михаила собрался наутро присоединиться к армии афинского герцога, но Пиргос их отсоветовал, а своему сыну Димитрию прямо приказал не лезть в войну со своими единоверцами. Пираты ворчали, но, привыкнув в море беспрекословно слушаться начальника, остались дома.

А утром началось нечто несуразное. Через Молос вдруг стали спешно проезжать всадники, возвращавшиеся с севера, и они отнюдь не выглядели гонцами, везущими победные реляции. Встревоженный непонятным явлением, Михаил велел созвать свою команду к придорожному трактиру.

Усевшись за столиками на улице, в тени деревьев, пираты потягивали ретсину и ждали вестей, гадая, что же происходит за Сперхиосом. К ним потихоньку прибивались почтенные горожане, тоже немало встревоженные. Уже ходили слухи о половецкой орде, захлестнувшей Грецию, о пятитысячной дружине рязанского эпарха, пришедшей на помощь Ватацу, и даже о монгольском тумене, присланном ханом своему зятю Ярославу. Князь же, не будь дурак, этот опасный подарочек переправил греческому базилевсу от греха подальше. Так или иначе, но несомненно, что кто-то уже гонят франкских рыцарей по всей долине, и те мечтают лишь о том, как бы унести ноги.

Обсуждая слухи, молосцы искоса поглядывали на Михаила, полагая его сведущем в военном деле. Но Пиргос не имел привычки рассуждать о том, о чем еще не разузнал в точности, и больше молчал. Помалкивал и местный священник, забредший в трактир, принадлежащий его церкви, под предлогом проверки счетов, а потом подсевший к уважаемому навклиру, да так и оставшийся сидеть рядом с ним.

Солнце уже изрядно поднялось к зениту, когда на дороге запылилось облако, и из него показался отряд человек в двадцать. Ветер дул им в спину и, потянув носом, Михаил невольно вздрогнул. Кроме обычного зловония - смеси миазмов от кислого пота и горького лука, от франков разило еще сильным запахом, который старый пират хорошо знал - запахом крови.

Но раны, это ладно. На то и война, чтобы получать увечья. Однако латиняне выглядели не просто побежденными, или даже подавленными. Нет, они казались потерянными, как будто им уже нечего ждать и не на что надеяться. Такие пустые лица Михаил наблюдал в детстве, когда схизматики захватили Элладу. И слава Всевышнему, теперь причел черед латинян, возомнивших себя вечными хозяевами Греции.

Пока франки пили, кто холодную воду, кто вино, они кратко поведали о своем бедствии, но сочувствия у слушателей не вызвали.

Ну что же, рыцари побеждены, и поделом им. Однако, грекам, состоявшим на службе у маркграфа, тоже лучше не становиться на пути у победителей. Сборы были минутными. Пираты брали с собой только мешочки с серебром, а у кого были семьи, еще жен и детей, и мчались с ними на пристань. Через полчаса пиратский корабль поднял парус и направился к морю. Но путь оказался закрыт. В том месте, где Малиакский залив сужается, воды караулили два длинных дромона. Один из них Михаил узнал сразу, благо солнце светило ему в спину, и хорошо освещало галеры. Это был личный корабль никейского мегадуки флота Мануила Контофре.

Появление военных кораблей привело пиратов в уныние. Рисковать собой им не впервой, но у них на борту еще дети и женщины. Что же делать? Роптать никто, конечно, не роптал, и лишь Димитрий осмелился вполголоса спросить у отца:

- Пропустят?

Михаил в ответ лишь недовольно сверкнул взглядом и полез в воронье гнездо, оценить обстановку. Но забраться наверх он не успел. Его остановил громовой голос, раздавшийся, казалось, над самым ухом:

- Эй Пиргос, чего на мачту лезешь? Ты и сам длинный как мачта. Тебе с высоты такого роста и так хорошо видать, ха-ха.

Голос, смутно знакомый, явно вещал со стороны никейской флотилии. Однако греческие корабли находились слишком далеко, чтобы с них можно было докричаться. Но вот докричались же:

- А ну, ступай на корму, - скомандовал громогласный никеец, - бери весло и разворачивай свою посудину. Это я, магадука, тебе говорю.

Точно, среди никейских капитанов только Контофре разговаривает так вульгарно. И голос действительно похож, хотя и искажен расстоянием.

Поняв, что имеет дело не с чудом, а с обычным человеком, хотя и флотоводцем, Михаил успокоился и деловито отдал распоряжения поворачивать домой. Высадив в порту семьи пиратов и большую часть экипажа, Пиргос отвел корабль от берега и сбросил якорь. Подождав, пока судно развернет ветром, он спустил шлюпку и с парой человек переправился на берег, оставив пятерых в карауле. Вполне возможно, что беглецы из разбитой армии попробуют спастись морем, и лучше поберечь ценное имущество.

В Молос Михаил успел вернуться вовремя. Люди маркграфа уже начали поджигать дома, чтобы ничего не оставить никейцам.

Местный бальи Роберт де Тур, даром, что благородный, был человеком ответственным. Он не стеснялся презренной должности и всегда старался честно выполнять свои обязанности. Даже верные сведенья о гибели Убертино Паллавичини и всего войска не могли заставить Роберта все бросить и уйти просто так, не выполнив своего долга. Собрав своих оставшихся стражников, тех, что не ушли в поход, и присовокупив к ним дюжину водоницких лучников, бежавших с поля битвы, де Тур приказал им реквизировать лошадей и запалить город.

Безоружные горожане Молоса, запуганные франками, и совершенно неорганизованные, оказать сопротивление не могли. У них своих воинов не было. Ну, разве что, пираты Пиргоса.