Виктор Тюрин - Цепной пес самодержавия (СИ)

— Заберете Бурлака чуть позже. У нас к нему есть пара вопросов, а пока подождите с вашими людьми за дверью.

Когда все вышли, оставив нас с информатором наедине, Пашутин подошел к нему и спросил: — Где Арон?

— Не знаю. Даже если бы знал, ничего не сказал, — сейчас тот говорил с каким-то показным спокойствием. Ошеломление прошло, и хотя страх и напряжение на его лице были отчетливо видны, он не выглядел запуганным насмерть человеком, которому до виселицы остался только шаг.

— Героя — революционера решил изобразить, так это зря. Советую рассказать нам все быстро и без утайки, — как бы по-дружески посоветовал ему Пашутин.

— Я секретный агент, ваше высокоблагородие! Моя агентурная кличка Бурлак и господин ротмистр Неволяев это может подтвердить!

— Твой ротмистр уже покаялся в своих грехах! Теперь очередь за тобой!

— Может я что-либо противозаконное и сделал, но при этом не ведал, что творил!, — голос "стукача" дрожал, но он продолжал гнуть свою линию. — Я человек подневольный, что мне приказывали господа начальники, то и делал! И на суде так скажу! Хоть режьте меня, но я своего держаться буду!

Пашутин усмехнулся и достал из кармана лист бумаги. — Грамотный?

— Да. А что это?

— На! Читай! Это показания бывшего ротмистра Неволяева. Он там пишет, что ты, иуда, чуть ли не в первых помощниках у Арона ходил.

Тот, услышав эти слова, помертвел лицом, хотел что-то сказать, но только громко сглотнул, причмокнув при этом губами и словно ядовитую змею, взял лист бумаги.

Несколько минут он читал текст, шевеля при этом губами. За это время лицо Кукушкина побледнело и осунулось, а бумага, в его руках, начала дрожать. Когда он закончил читать, руки его бессильно упали, и так он стоял какое-то время, глядя остановившимся взглядом куда-то в пространство. Его состояние легко можно было понять — он только что зачитал себе смертный приговор.

— Кукушкин! Где Арон?!

Резкий голос подполковника вывел предателя из прострации. Он вздрогнул, словно его ударили, какое-то время тупо смотрел на Пашутина и вдруг рухнул на колени и торопливо зачастил срывающимся голосом:

— Не губите, ваше высокоблагородие! Христом богом прошу! Умоляю! Я жить хочу! Жить! Что хотите, сделаю! Все подпишу! Что скажите, то и подтвержу на суде! Только жизни не лишайте!

— Где найти Арона?, — повторил вопрос подполковник, при этом брезгливо морщась.

— Арон? Ваше высокоблагородие, скажу! То есть… думаю, что он там! Только прошу вас, ваше превосходительство, замолвите за меня словечко! Пусть каторга! И там люди…

— Говори, падаль!

— Сразу за окраиной! Рядом со сгоревшими конюшнями! Там где раньше пожарная часть была!, — речь Бурлака постепенно становилась все более внятной. — Там развалины, а под ними подвал. Они там хоронятся!

— Где именно?!

— На Охте. За складами купца Стопкина.

— С нами поедешь!

— Так я там ни разу не был, ваше высокоблагородие!

— Тогда откуда ты это место знаешь?!

— Так это… Бабы, ежели их хорошо ублажать, не просто становятся мягкие да шелковые, но и на язык легкие. Вот и Лизка из таких была, царство ей небесное. Все мечтала стать героиней революции, а оно вон как повернулось…

— Заткнись!, — уже зло рявкнул на него Пашутин, а затем крикнул в сторону двери: — Поручик! Забирайте!

Не успел первый из жандармов переступить порог, как Бурлак дико закричал: — Я вам любые показания дам!! Все сделаю, как скажите!! Только замолвите за меня словечко, ваше высокоблагородие!! Жить хочу!! Жить!!

Я поежился. Осенний холодок тянул от пустынной Невы. Здесь, на городской окраине, особенно остро пахло сыростью, прелым листом, тяжелой и вязкой землей.

"Лучше уж мороз, чем эта промозглая сырость, — подумал я, и покосился на Пашутина, разъяснявшего цель нашего задания только что прибывшему с взводом солдат, подпоручику Звягинцову. Офицер был немолод, близорук, но при этом выправка у него была отменная. Явно из офицеров запаса. Рядом с ними стоял моложавый, подтянутый жандармский ротмистр Коробов, с надменным видом. Ему не нравилось появление этого армейского офицера с солдатами, которые были приданы нам на случай, если боевики окажут яростное сопротивление, о чем он ранее дал понять Пашутину, считая, что его жандармов вполне хватит для проведения операции. При этом его внутренние мотивы, скрываемые недовольством, просчитывались на раз. Ему явно хотелось улучшить свой послужной список этим резонансным делом, надеясь на награду, а может даже на повышение, а теперь армейцы наверняка потребуют свой кусок пирога, что уменьшало шансы Коробова на достойную награду.

В пяти метрах от офицеров под охраной двух жандармов стояла совсем другая компания. Суетливый небольшого роста человек, лет сорока пяти, с ухоженными усами, кончики которых лихо торчали вверх. Он был одет в длинное потертое пальто с "кошачьим" воротником и сапоги. Он работал кладовщиком на складе купца Стопкина, которой когда-то исключительно торговал водкой и прочими спиртными напитками, а теперь сдавал его в аренду, кому придется. За этим складом, где мы сейчас прятались, где-то в ста пятидесяти метрах находились нужные нам развалины, за которыми сейчас наблюдали с биноклями два жандарма. Звали кладовщика Сидор Евстратович Малый. Как он охарактеризовал сам себя: "человек тверезый и работящий". Рядом с ним стоял сторож с этого же склада, плотно сбитый мужчина, со злыми, недоверчивыми глазами. Он был одет в длинный бараний полушубок и добротные валенки с галошами. Представился он Николаем Пешкиным. Жандармы, прочесав ближайшие склады, большей частью закрытые, нашли только их двоих, после чего привели их сюда. На вопрос: не видели они здесь подозрительных людей или может, слышали что-либо, в ответ отрицательно замотали головами, а затем, стуча себя кулаками в грудь, начали клясться, что ничего и никого подозрительного они не наблюдали. После беседы кладовщик попробовал заикнуться, что его ждет работа, но показанный ему ротмистром кулак, сразу заставил его согласно закивать головой, наподобие китайского болванчика, и жалко пробормотать: — Понимаем-с, ваше высокоблагородие. Ждем-с.

Когда мы прибыли на место и стали наблюдать за развалинами в бинокли, то стало ясно, что дюжины жандармов для оцепления этого места будет явно мало. Во-первых, остатки стен по периметру здания достигали до полуметра, представляя собой идеальное укрытие, и если боевикам придет в голову отбивать атаку снаружи, то мы понесем большие потери уже на подступах, не говоря уже о том, чтобы взять штурмом подвал. При спуске вниз, в узком, хорошо простреливаемом пространстве, они перебьют массу людей, а если у них еще и бомба имеется, то… Во-вторых, местность вокруг была открытая и хорошо просматривалась. Правда, здесь много кустарника, но он уже облетел и представлял собой пучки голых ветвей, за которыми сможет спрятаться только ежик, да и то, если не будет топорщить колючки. Только одно направление давало возможность незаметно подкрасться. Это был завалившийся угол из десятка почерневших бревен некогда сгоревших конюшен и сейчас торчащий где-то в пятидесяти шагах от пожарной части. Еще пара десятков обгоревших обломков бревен и досок различной длины была раскидана по черному пепелищу. Все вместе это смотрелось как грязно-черное пятно на фоне желтой пожухлой травы.