Станислав Смакотин - Цусимский синдром

– Скорость японцев? – вновь приближается он к нам.

– Японцы свободно держали ход в пятнадцать узлов, ваше превосходительство! – стараюсь сохранять невозмутимый вид. – А мы из-за четырех транспортов… – Я все же опасаюсь, но продолжаю: – А мы не смогли дать и десяти. Что-то около девяти.

«Кстати… – внутренне спохватываюсь я. – А ты что это, Зиновий Петрович, собрался идти Цусимским проливом, никак? А пролив Лаперуза?.. Я тебе что, зря сюда попадал?!»

Рожественский что-то бормочет себе под нос, склонившись над картой. Разбираю лишь «охват головы…» и «не хватит скорости!..».

Наконец выпрямляется:

– Каким образом у нашей эскадры образовался подобный строй перед боем? – вновь тычет в «Ослябю».

– Что ему предшествовало, знаете? – убирая палец, внимательно всматривается в меня. Даже замер от нетерпения.

Слушай, несчастному броненосцу и без того достанется, а ты пальцем здесь… Знаю, конечно! Так-то лучше, а то распалился здесь, понимаешь:

Объясняю, что после обнаружения нас ранним утром японскими разведчиками господин командующий начали перестраивать корабли из походного в боевой порядок. Затем пришли япы в составе четырех крейсеров, которых мы безрезультатно обстреляли, отогнав. После чего первый отряд оказался справа, впереди от второго с третьим. Ну а когда нарисовались основные силы противника, визави вновь вернул первый отряд в кильватерную колонну. Дальше получилось то, что получилось. Не ахти…

Матавкин усиленно строчит, едва успевая макать перо.

– Сколько вспомогательных судов я оставил при эскадре? – Адмирал угрюм и сосредоточен.

Ха! Сам не знаешь? Или не решил еще?

– Транспорты «Анадырь», «Иртыш», «Корея» и «Камчатка»… Буксиры «Русь» и «Свирь»… – вспоминая, добавляю я. – Шли также бесполезные госпитали «Орел» и «Кострома». И именно «Орел» в ночь перед боем засекли, так как шел при полных огнях! Я понимаю, конечно, Гаагская конвенция и все дела, Зиновий Петрович, но… Но лучше бы всем этим кораблям идти каким угодно курсом, лишь бы не с эскадрой!

Рожественский, хмурясь, отворачивается.

Адмирал подходит к карте и, наклоняясь насколько возможно, задумывается. Не обращая никакого внимания на правое плечо, которое почти заехало Матавкину в глаз. Проходит несколько томительных секунд, в течение которых я стараюсь вспомнить еще хоть что-то, относящееся к завязке. Вроде бы все правильно нарисовал? Рассказал тоже по делу?

– Что произошло дальше? – Адмирал наконец оживает. – Что я сделал потом? – тычет пальцем в мои художества.

– Ничего вы не сделали, Зиновий Петрович… – От досады я начинаю теребить пуговицу кителя. – Японцы сделали охват головы и спокойно расстреливали первый отряд, пока не выбили «Ослябю»… И почти сразу наш корабль… – делаю круговой жест другой рукой. – Вас ранили тяжело уже через сорок минут… Дальше колонну возглавил «Александр Третий», затем «Бородино». Командование фактически принадлежало тем, кто командовал ими. А кто это был – неизвестно, с обоих броненосцев уцелел лишь один матрос, который толком ничего не… – На языке у меня повисло ругательство, но я сдерживаюсь. – Они маневрировали, как могли, ваше превосходительство. Однако цель оставалась прежней: «норд-ост двадцать три». Я ведь говорил вам вчера об этом?.. Кстати!.. – вспоминаю я. – Зиновий Петрович, очень важный момент!

– Говорите!

– Господин адмирал, козырьки, защищающие смотровые щели… В боевых рубках. Они не только не спасают, но служат, скорее, уловителями осколков! На новых броненосцах точно, про остальные не готов сказать! – волнуясь, тараторю я. – Прикажите избавиться от них, и как можно скорее!

Рожественский делает знак Аполлонию. Впрочем, совершенно излишне: тот строчит, будто стенографистка.

– Подчеркните, Аполлоний Михайлович… Неужели я не произвел поворот на контркурс? – Адмирал вновь обращается к карте. – Наиболее логичным ответом на это, – показывает на петлю, – выглядит именно такой маневр! – забирая перо у Матавкина, проводит параллельную линию в сторону острова Цусима.

– Не повернули, ваше превосходительство… Хоть вам и советовали это сделать. Если не изменяет память, командир «Князя Суворова» господин Игнациус. Возможно, вы просто не успели отдать этого приказа.

Вспоминается недавний визит Демчинского.

– Ваше превосходительство! Разрешите еще один важный момент!

– Разрешаю.

– Зиновий Петрович, для вас ведь не является секретом, что телеграфная связь на вашей эскадре почти отсутствует?..

При этих словах собеседник морщится, словно от сильной зубной боли. Ага! Больную точку я у тебя задел?

– Продолжайте. – Рожественский выжидающе смотрит, шевеля челюстями. Дурацкая привычка, красоты не придает, но на подчиненных явно действует.

– …И это при наличии новейших телеграфных аппаратов! Я вот о чем… В показаниях на цусимском процессе я читал кое-что об этом… – Слово «процесс» ему явно не нравится, лицо флотоводца мрачнеет. Тем не менее молчит, не перебивая. – В вашем штабе имеется офицер, который утверждал, что мог бы ее отладить. Получи он на это высочайшие полномочия. Он говорил, что самая большая проблема – не совсем верная организация. – Хочется сказать грубее, но сдерживаюсь. Адмирал никак! – Зачастую телеграфом на кораблях распоряжаются люди, имеющие о его работе весьма опосредованные сведения… – не успеваю я закончить.

– Кто этот офицер? – Глаза, кажется, вот-вот метнут молнии.

Э нет… Так дело не пойдет. Ты беднягу Демчинского на рее вздернешь, а связь кто станет налаживать?..

Матавкин заметно напрягся, однако сидит молчком. Аполлоний, я ведь тоже не стукач! Потерпи.

– Зиновий Петрович, вы уточняете его личность не для того, чтобы наказать? – ловлю его взгляд. – Надеюсь? Мы ведь все здесь хотим помочь российскому флоту?

Буря понемногу сходит на нет. Передо мной вновь простой смертный. А не Зевс, понимаешь ли, громовержец.

– Если вы назовете фамилию, я, разумеется, не стану применять никаких мер. – Адмиралу хоть и неприятно, но деваться, похоже, некуда. – И рассмотрю кандидатуру названного офицера. – Секунду он думает. – Вы ведь подразумеваете мичмана Демчинского?

Гляди-ка, ты знаешь подчиненных… Не такой уж ты и пофигист, как это описано у Прибоя.

На сей раз деваться мне некуда, и приходится согласно кивнуть.

– От хорошей связи зависело многое, если не все, господин адмирал. Сигнальщики не успевали выйти на палубу, как их скашивало осколками. От мачт тоже мало что останется…

Я сильно устал, и болит голова. Утреннее выступление перед коллективом не прошло даром, да и от голода голова перестает внятно соображать. Поэтому, не давая тому опомниться, начинаю высказывать накипевшие претензии: