Максим Субботин - Сердце зимы

– Ты оскорбляешь не ее, ты оскорбляешь человека, за которым Северные земли стояли не один десяток лет и который не может восстать из могилы, чтобы отрезать твой дурной язык вместе с головой. – К оскорбительным словам горбунья прибавила стук палки о гранитный пол. Эхо отразилось от стен, умножилось и поднялось к самому потолку. – Ты всегда был горазд без толку молоть о том, в чем ничего не смыслишь.

Если старуха хотела его разозлить, она в этом преуспела. Лицо Белого сьера побагровело, глаза налились кровью, как будто его только что щедро ополоснули огнем. Он крепко сжал кулаки и навис над Хани, словно хотел раздавить одним своим присутствием. Но северянка по-прежнему давала ему достойный отпор. Разве что нахмурилась больше обычного и на миг прикрыла глаза. А когда разлепила веки – уткнулась в здоровяка морозным упрямым взглядом.

– Ты оскорбляешь моего родича, – сказала она негромко, но твердо. – Оскорбляешь человека, которому обязан жизнью, Торхейм. Или тебе напомнить историю о том, как Торус сунул руки в огонь, чтобы вытащить из него женщину, беременную тобой? И откуда у тебя на гербе опаленная ладонь?

Против этого Торхейму оказалось нечего противопоставить. Неожиданно Раш увидел на месте здоровенного мужика растерянного мальчишку, даром что бородатого, который не знает – не понимает! – чем возразить. А северянка, хоть и храбрилась, все равно боялась, но все же достала его одними лишь словами.

– Белый сьер, – встрял Хорт, – полагаю, здесь слишком много лишних ушей…

Его взгляд уткнулся в Раша. Торхейм лишь рукой махнул – и на плечо нишана легла рука Берна.

– Пойдем, чужестранец, обождем за дверью.

Раш хотел возразить, хотел напомнить, что проделал долгий путь не ради того, чтобы торчать за дверью, пока его друзья вынуждены прозябать невесть где, но хмурый взгляд Берна красноречивее любых слов объяснил, что сейчас не время показывать характер. Пришлось подчиниться.

В коридоре, за дверями, Берн позволил себе вполголоса выругаться. Раш ухмыльнулся, когда северянин покосился на него, как бы оценивая, как чужестранец воспринял его несдержанность.

– Ты привез в столицу эту девчонку и, как я погляжу, знать не знал, что она наследница Кромаха.

– Я знать не знаю, кто такой Кромах и отчего с ним носятся, как с чудом чудесным, – честно ответил Раш. – Девчонка сказала, что может пойти к фергайрам и те вступятся за ее слова. Белому сьеру следует знать, что за хрень творится у его северных границ и что, пока он тут отсиживает задницу в неведении, чужестранцы подставляют свои шеи за его народ. Мой брат сказал, что ваше упрямство не позволит услышать такие слова от чужестранца, но если их подтвердит своя, – они прозвучат иначе. – Он позволил себе горькую усмешку. – Не так уж он и ошибся.

Берн подергал себя за косы в бороде, потом оглянулся – стражники около двери выглядели каменными изваяниями, совершенно безучастными к происходящему вокруг. Тем не менее северянин кивнул Рашу вперед, безмолвно приглашая к беседе с глазу на глаз. Того не нужно было просить дважды.

Они нашли безлюдную галерею в одном из коридоров, которыми карманника вели на почетную аудиенцию. Тут Берн остановился под огромным топором, который висел на стене аж на трех крепких крюках. Он значительно превосходил в размерах своих соседствующих собратьев и выглядел… устрашающе.

– «Мертвый шепот», – сказал северянин, с подчеркнутым почтением глядя на топор. От Раша не скрылось, как собеседник то и дело порывался протянуть руку, коснуться прекрасного оружия – и всякий раз себя останавливал. – Им владел Торус Кромах. Лишь ему одному было под силу держать в руках этого великана.

Надо же. Раш вспомнил свои мысли насчет того, что таким топором под силу управляться только великану. Но если им владел человек, – каким же он был? Воображение живо подставило на место умершего героя образ Торхейма. Тот хоть и был огромным, вряд ли бы совладал с «Мертвым шепотом». Строго говоря, ни один из северян, какими бы огромными они ни были, не смог бы этого сделать.

– Торус не был обычным человеком. Не таким, как нынешние северяне, – словно прочитав его мысли, продолжил Берн. – В его жилах текла кровь нээрийцев. Серебряные волосы, серебряные глаза. Чистая древняя кровь самого Нэра. Последний среди тех, кто отказались уйти и остались хранить Северные земли. Последний среди нээрийцев по эту сторону Пепельных пустошей.

Раш чуть было не дал в сердцах волю языку и не выругался – но все же вовремя сдержался, хоть слова плясали на языке, словно харсты на освященной земле. На лицо постарался напустить выражение скучающего непонимания, точно услышал нечто такое, до чего совершенно нет дела.

Нээрийская кровь.

Невероятно!

Он вырос с убеждением, что все они сгинули. Древняя кровь Первых, настолько крепкая и сильная, что одной ее капли достаточно, чтобы делать человека неуязвимым к тем, кого так бережно пестовали последователи Шараяны.

– Ты не знаешь, – с каким-то обреченным смирением сказал Берн, и Раш мысленно похвалил свое мастерство притворства. – Проходят десятки лет, столетия, растворяется в прошлом история. В теплых землях, видать, уже никто и не помнит.

– В теплых землях ходит множество легенд, и каждая – чуднее другой, – отозвался Раш. Он копался в памяти, выуживая наиболее подходящий ответ, и все равно каждый был недостаточно нейтральным. – Боюсь, я знаю лишь то, что сохранилось в сказках, которыми старухи стращают непослушных детей.

Берн понимающе закивал, хоть при этом выглядел слегка раздраженным. Раш угадал в нем типичную обиду всех взращенных на местных легендах людей: они думают, что лишь их история сотворения мира истинная, и каждый от Обители солнца и до Края обязан если не почитать ее, то хотя бы знать. Тем не менее другой правды для него у чужака не было.

– В минувшем году Торус слег. Просто в какой-то из дней не смог встать с постели. Перед тем мы с ним ходили на охоту, и он был здоров, как бык, а на следующий день обгадился в своей же кровати. Я довольно пожил на свете, но такое на моем веку впервые: чтобы здоровый мужик ни с того ни с его превращался в сцикливое дитя. – Он на минуту отвлекся от разглядывания топора и посмотрел на Раша так, будто хотел взглядом что-то прибавить к словам, но карманник так ничего и не понял. – Через пару дней он перестал меня узнавать. Тыкал пальцем мне в рожу и как безумный кричал, что я какая-то проказа. А мы, чтоб ты понимал, чужестранец, вместе столько прошли, что он меня за сына названого считал, а я его отцом называл, которого у меня никогда не было. Скоро Торус помер. Просто высох, словно с него всю кровь сцедили, будто с туши свиной. На Севере свои порядки, у нас на престол садится наследник, но власть может получить и тот, кто в состоянии ее отобрать. Но кровь Кромаха была особенной, а его сын унаследовал у отца самое главное: отвагу и отчаяние. Мы с Бракеном были друг другу как братья. Случалось, он уступал отцу, когда они по-родному друг другу шею мылили, но он был крепким парнем. А вскоре и его болячка скосила. Та самая, что и отца. Тут-то и появился Торхейм вместе с колдуньями из Белого шпиля. Я даже так думаю, что это они его привели, потому что никогда раньше за ним никаких подвигов или смелости на поле брани не замечал, а вот языком красиво молоть – это он первый.