Мэри Лю - Победитель

– Когда эмоции подводят, спасает логика. Вы можете завидовать Дэю, но никогда не будете таким, как он, а он не будет таким, как вы. Он не Президент Республики. Он – парень, защищающий своего брата. Вы – политик. Вы принимаете решения, которые ранят вас в самое сердце, причиняют боль, обманывают; решения, которые никто другой не понимает. Таков ваш долг.

Еще не успев закончить, я ставлю под сомнения свои мысли, и семена этих сомнений посеял Дэй.

Если ты лишен эмоций, какой тогда смысл быть человеком?

Анден смотрит на меня грустными глазами. Он сутулится и на мгновение предстает передо мной в своем истинном облике – молодой правитель, он в одиночку противостоит оппозиции и пытается нести бремя ответственности за всю страну на своих плечах, поскольку сенат сотрудничает с ним лишь из страха.

– Порой мне не хватает отца, – говорит Анден. – Да, не стоило бы мне признаваться в этом, но так и есть. Я знаю, весь мир видит в нем лишь чудовище.

Он ставит бокал на приставной столик, потом опускает голову на руки, проводит по лицу ладонями.

Сердце мое болит за него. Я, по крайней мере, могу скорбеть о брате, не боясь вызвать ненависть других людей. Какие чувства испытывает человек, узнав, что отец, которого он любил, виновен в страшных жестокостях?

– Не терзайте себя за вашу скорбь, – тихо говорю я. – Он ведь был вашим отцом.

Взгляд Андена останавливается на моем лице, и он, словно под действием невидимого магнита, подается ко мне. Замирает в неустойчивом равновесии между желанием и разумом. Он теперь так близко, что стоит мне шевельнуться, и наши губы соприкоснутся. Я ощущаю его дыхание на своей коже, тепло его близости, спокойную деликатность его любви. И в это мгновение меня тянет к нему.

– Джун… – шепчет он, его взгляд мечется по моему лицу.

Одной рукой он берет меня за подбородок, притягивает к себе и целует.

Я закрываю глаза. Нужно остановить его, но я не хочу. Есть что-то волнующее в неприкрытой страсти молодого Президента Республики, в том, как его влечет ко мне; даже безукоризненная вежливость не может скрыть его желания. И я таю – от того, как он открывает сердце для меня одной; от того, как он, несмотря на все заботы, находит в себе силы каждый день высоко держать голову и не сгибаться; от того, как он преодолевает трудности ради блага страны. Подобно всем нам.

Он отрывается от моих губ, целует щеки, потом мягкую линию моего подбородка, шею – я ощущаю его легчайшие прикосновения. Дрожь проходит по моему телу. Я чувствую, что он сдерживает себя, и знаю, чего он хочет: вплести пальцы в мои волосы, утонуть во мне.

Но нет. Мы оба понимаем: это нереально.

Нужно остановиться. Болезненным усилием воли я отстраняюсь от него.

– Извините, – едва перевожу дыхание. – Я не могу.

Анден смущенно опускает взгляд. Но не удивляется. Его щеки чуть розовеют в тусклом свете, он проводит рукой по волосам.

– Я не должен был это делать, – шепчет он.

Мы замолкаем на несколько неловких секунд, наконец Анден вздыхает и откидывается на спинку кресла. Я чуть сутулюсь – от разочарования и облегчения.

– Знаю, вы питаете нежные чувства к Дэю. Я ему не конкурент. – Он морщится. – Я вел себя неподобающе. Примите мои извинения, Джун.

У меня рождается мимолетное желание снова его поцеловать, сказать, что он мне небезразличен, навсегда стереть боль и стыд с его лица, при виде которого разрывается сердце. Но я знаю, что не люблю его и не должна так с ним играть. Я понимаю: мы зашли так далеко только потому, что я не смогла оттолкнуть Андена в столь трудный момент его жизни. В глубине же души я хотела, чтобы… на его месте был другой. Эта истина топит меня в чувстве вины.

– Мне пора, – печально говорю я.

Анден отодвигается подальше. Кажется, он одинок, как никогда. Но все же он уважительно мне кланяется. Мимолетная слабость отступила, вернулась привычная вежливость. Анден умеет скрывает боль. Он встает и предлагает мне руку:

– Я провожу вас до номера. Отдохните – мы улетаем рано утром.

– Все в порядке. Я дойду сама.

Я стараюсь не встречаться с ним взглядом, не хочу видеть боль в его глазах. Поворачиваюсь к двери и выхожу, оставляя его одного.

В комнате меня встречает Олли, радостно помахивая хвостом. Нагладив его, как полагается, я иду к своему личному интернет-порталу, а пес укладывается поблизости и, свернувшись в клубок, засыпает. Я задаю поиск по Андену и его отцу. Портал в моем номере представляет собой упрощенную версию кабинок, которыми я уже воспользовалась; здесь нет интерактивных текстов и объемного звука, но он намного превосходит все, что я видела в Республике. Я молча просматриваю результаты запроса. В большинстве своем это постановочные фотографии и знакомые пропагандистские видео – портреты Андена в подростковом возрасте, прежний Президент стоит перед Анденом на пресс-коференциях и митингах. Кажется, даже у международного сообщества почти нет информации об отношениях отца и сына. Но чем глубже я погружаюсь в свое исследование, тем чаще наталкиваюсь на сведения, которые искренне меня удивляют. На видео Анден в четырехлетнем возрасте – он салютует с торжественным выражением на лице, а отец терпеливо показывает, как это делается правильно. На фотографии Президент держит на руках испуганного до слез Андена, шепчет ему что-то на ухо, словно и не замечая окружающей их толпы. На другой видеозаписи отец отгоняет от сынишки международную прессу и так крепко держит Андена за руку, что костяшки пальцев белеют. Я наталкиваюсь на редкое интервью Президента, его берет репортер из Африки. На вопрос, что для него самое важное в Республике, Президент отвечает без колебаний: «Мой сын». Выражение его лица остается строгим, но голос чуть смягчается. «Мой сын всегда будет для меня самым важным, потому что когда-нибудь он станет самым важным человеком в Республике». Он делает паузу и улыбается репортеру, и вдруг я вижу человека, каким он когда-то был. «Мой сын… напоминает мне меня».

Следующим утром, намереваясь вернуться в столицу, мы садимся в наш самолет в Росс-Сити и получаем известие. Это случилось раньше, чем мы предполагали.

Колонии захватили Денвер.

– Дэй, мы здесь.

Я, словно пьяный, открываю глаза на мягкий голос Тесс. Она улыбается мне. Что-то давит на голову, и когда я поднимаю руку, чтобы потрогать волосы, натыкаюсь на бинт. На моей порезанной руке тоже чистый белоснежный бинт. Еще секунда уходит на то, чтобы осознать: я сижу в кресле-каталке.

– Ничего себе! – выпаливаю я. – Кресло-каталка, черт его раздери?!

Голова затуманенная и будто пустая – так бывает, когда заканчивается действие болеутоляющих.

– Где мы? Что со мной случилось?