Ринат Таштабанов - Обратный отсчет

Я киваю.

– На тебе замкнется круг. Прощай…

Голос исчезает, сменяясь металлическим грохотом сверху. Подняв голову, я вижу, как металл вентиляционного короба изгибается под тяжестью ползущих в нем каннибалов.

Пальцы сжимают автомат. Медленно ведя стволом по коробу, я шепчу:

– Ну, идите, идите сюда, уроды. Мне есть чем угостить вас.

Липкий пот заливает глаза. Все двоится. Мне жарко. Хочется содрать с себя одежду, кожу и кататься по холодному полу, сбивая запредельную температуру. Беру себя в руки. Едва тонкую жесть вентиляционной трубы вспарывает нож, открываю огонь.

Сумрак «бомбаря» разрывают частые вспышки. Трассеры, оставляя за собой ярко-красный росчерк, пробивают короб. Из отверстий обильно льется кровь – кажущаяся почти черной в тусклом свете фонаря. Крики, стоны и мат заполняют помещение.

Автомат, превратившись в живое существо, становится продолжением рук. Точно огненным хлыстом я провожу стволом от начала и до конца вытяжки. Тонкий металл, не выдержав, раскрывается, как утроба матери, исторгая скрюченные тела. Судя по их размерам – в вентиляцию отправили «молодых».

«Перезарядка, – отмечаю про себя. – Последний магазин. Тем лучше для меня – скорее развязка».

Ставлю переводчик огня на одиночные выстрелы. Нажимаю спуск. Наверное, это – ад, и я его вечный пленник. Я кричу, всаживая пулю за пулей в мерзкие рожи. Замечаю, как вылетает решетка, закрывающая люк, в проем просовывается рука и, немыслимо изогнувшись, отодвигает засов в сторону. Люк распахивается, и из него один за другим выползают потрошители. Несколько каннибалов бросаются к гермодвери, дергают блокирующий рычаг. Я стреляю по ним. Каннибалы падают, на их место встают другие. «Герма» поддается, и в «бомбарь» вваливается вопящая толпа. Я, сделав вид, что у меня кончились патроны, кладу автомат на пол. Мой час близок и, если расчет верен, я не покину этот мир в одиночестве…

Уроды все ближе. Выставив перед собой копья и ружья, они останавливаются метрах в трех от меня.

«Попытка номер два», – ухмыляюсь я, видя, как из-за спин каннибалов выныривает Расчленитель. Хочется схватить автомат и всадить в него последние пули. Нельзя. Надо действовать наверняка, подпустить его поближе.

Людоед подходит ко мне и, оскалившись, вонзает острие пилы мне в плечо. От боли у меня темнеет в глазах.

– Что… нашел… ты меня?.. – шиплю я.

Пользуясь моментом, я кладу руку на рукоятку автомата и жму на спусковой крючок.

Грохот выстрела заглушает крик. Расчленитель падает рядом со мной, раненный в ногу. Ловлю его бешеный взгляд и, пока остальные застывают в нерешительности, обхватываю рукой его жилистую шею.

– Купился, ублюдок?! – выдыхаю я ему в ухо, наматывая на кулак шнур, ведущий к чеке гранаты.

В ответ я слышу шепот:

– Ты… убил… моего… сына…

– Зато мы сдохнем вместе! – ору я.

В этот момент каннибалы, рванувшись вперед, хватают меня, стремясь оторвать от своего вожака. В бешеной круговерти перед моим лицом мелькают перекошенные лица. Чувствую, как в руку втыкается нож. На меня обрушивается град ударов. Слышу запах зловонного дыхания. Крики, ругань, мат. Счет идет на секунды. Я резко дергаю шнур.

И пока мои губы беззвучно шепчут: «Пять… четыре… три…», я вижу, как из мрака ко мне тянутся руки мертвецов. Они ждут меня. Серые тени, что-то шепча, встают за мной. Все те, кто сгинул, перейдя незримую черту меж двух миров. Живые там и мертвые здесь. Они дают мне силы довести начатое до конца. Смерть милосердна. Не надо слов, просто помните обо мне. Ведь пока живы воспоминания, дышу и я.

– Один…

– Не-ет! – мой вопль уносится под потолок бомбоубежища.

За мгновение до взрыва я чувствую, как сильные руки, выворачивая плечевые суставы, сдергивают с меня рюкзак. Я словно вижу, как запал, догорев, поджигает основной заряд и мучительно медленно (почему?!) рубленое тело «эфки» начинает вспухать, готовясь разродиться стальной сечью.

Краем глаза замечаю, что отброшенный в дальний угол «бомбаря» рюкзак накрывают собой каннибалы. Одновременно пять или шесть людоедов валятся на меня с Расчленителем.

Погребенный под их телами, я слышу, как вопли потрошителей заглушаются гулким раскатом взрыва. Даже сквозь плотно сжатые веки проникает огненный всполох. В следующую секунду я точно получаю кувалдой по голове. Боль, медный привкус во рту, звон в ушах. Летя куда-то в окружении окровавленных тел, я проваливаюсь в бездну.

Внезапно, появившись из сумрака кошмара, надо мной склоняется окровавленная харя Расчленителя – и это последнее, что я помню, прежде чем тьма заключает меня в свои объятия…

Несколько дней спустя. Подольск. Убежище

В железную дверь отсека под номером «три» тихо, но настойчиво стучат.

– Игорь Владимирович! – слышится из-за нее.

Колесников, тихо матерясь, с трудом отрывает от сложенных на деревянном столе рук бритую, похожую на бильярдный шар голову. Он тупо смотрит в пространство, отмечая про себя, что просыпаться с каждым разом становится все труднее.

Колесникову уже под шестьдесят, но, несмотря на годы, хватку, а главное силу, он не растерял. Любой желающий может убедиться, что, несмотря на выпирающий из-под «афганки» живот, пудовые кулаки Бати все так же крепки, а назвать его «дедом» или «стариком» никому в Убежище и в голову не придет. Разве только глубокие морщины избороздили его лицо, но взгляд у Колесникова все такой же: цепкий, внимательный, настороженный, как и двадцать лет назад.

Батя растирает виски, разгоняя остатки сна. Перед его глазами все та же убогая комнатенка со стенами, обклеенными пожелтевшими газетами и вырезками из журналов. Взгляд Колесникова фокусируется на выцветших фотообоях с изображением леса – давнем подарке поисковиков.

Он протягивает руку, точно цепляясь за ускользающий момент – картину, где, уверенно пробиваясь между каменных глыб, бежит поток с обжигающе ледяной водой.

Батя почти слышит журчанье ручья, щебет птиц. Он глубоко вдыхает, словно пытаясь наполнить легкие утренней свежестью, но вместо этого его нос улавливает запах гнили и сырости.

Очередной мираж из мира снов плавно переходит в мир настоящего – когда думаешь, как прожить еще один день и не сдохнуть. А серые тени, восставшие из потустороннего мира, оборачиваются изможденными лицами мужчин и женщин, детей и стариков с бледной кожей, напоминающей тонкий пергамент, натянутый на оскаленные черепа.

Сложнее всего видеть их глаза. Пустые глаза осознавших, что дальше – только смерть. Еще живые, но уже превратившиеся в мертвецов, обреченных гнить в этом подземье…

Стук повторяется, на этот раз громче. Протерев тыльной стороной ладони красные, воспаленные глаза, Колесников тяжело смотрит на дверь, точно желая испепелить взглядом незваного гостя, осмелившегося нарушить глубокий сон, больше похожий на забытье.