Денис Бурмистров - Принуждение к контакту

В глубине шалаша, прячась от солнца и жары, лицом ко входу лежал Илья. Его глаза были закрыты, руки сложены на груди. Не сразу понятно живой ли.

Однако, заслышав шум шагов, Ткачев приподнял веки.

– Я вернулся, – констатировал Руслан и повалился к костру, разбросав в стороны руки. – Боже, как же я устал.

Илья молча смотрел на него, поблескивая глазами из темноты шалаша.

– У тебя вода осталась? – повернул к нему голову Громов. – А то я не удержался, попил из ручья, теперь в горле першит.

Ученый вытянул худую руку, катнул в сторону пилота пластиковую бутылку. Она по дуге скатилась к стенке шалаша и уперлась в ветки. В ней было на самом донышке.

Руслан мученически замычал, подтягиваясь к бутылке, схватил ее и выпил в два глотка теплую воду. Прочистил горло и спросил, закручивая крышку:

– С тобой все в порядке, Ильюха?

Ткачев скосил глаза и указал взглядом на что-то, лежащее в стороне. Хриплым, бесцветным голосом спросил:

– Это как понимать, Руслан?

В траве, откинутый слабым, но отчаянным броском, валялся «лечебный браслет» Прокофьева. Должно быть, Ткачев нашел его, когда перекладывал ложе.

Громов смущенно пожал плечами, нехотя ответил:

– Артефакт.

– Я же просил… Я же сказал, что не буду ими… Что мне нельзя! – Ученый сорвался на крик, но голос сломался, и он закашлялся, мученически прижимая к груди кулаки.

– Послушай, Илья, – попытался успокоить друга Громов. – Просто послушай.

У него и без того болела голова и закрывались глаза, меньше всего сейчас хотелось ругаться.

– Это «браслет», их раньше в аптеках продавали, помнишь? Тысячи людей ими пользовались, и ничего…

– Да плевать мне на тысячи людей, – скривился Ткачев. – Я же тебя просил…

– Илья, – Громов нашел в себе силы и сел. – Обстоятельства изменились…

– Иди ты! – вновь перебил друга Илья.

– Хватит! – рявкнул Руслан, чувствуя, что начинает закипать. – Выслушай меня, а потом еще раз подумай.

Ткачев недовольно дернул щекой, но подчинился, хмуро выглядывая из-под бровей.

– Как ты уже понял, спасатели не прилетели, – начал Громов. – Я не знаю, что случилось, не хочу гадать. Быть может, прилетят завтра или послезавтра. В любом случае, нам здесь придется задержаться больше, чем хотелось бы. И иного выхода, как поддерживать твою жизнь этими инопланетными хреновинами, я не вижу.

– Мы даже не знаем их свойств…

– Да, это опасно. Но предложи альтернативу.

Было видно, что Илья хоть и зол, но немного растерялся. Голос звучал уже не так уверенно:

– Лекарства из старых домов. Можно же найти что-то.

Громов думал было рассказать про «легкость» походов в дома и поселки, но не стал. Не хотелось жаловаться на жизнь прикованному к постели другу. Потому он сказал другое:

– Медикаментов не найти, Илья. Ты же умный мужик, сам все понимаешь.

И, взглянув на потухший взгляд Ткачева, уже мягче произнес:

– Илья, сейчас не самое лучшее время для веры в мифические болезни.

– Не мифические они, Рус, – совсем уж севшим голосом сказал Ткачев, опустив глаза.

Несмотря на убивающую усталость, Руслан смог почувствовать настроение друга.

– Ты что-то конкретное имеешь в виду? – спросил он.

Ткачев заметно мялся, сомневаясь стоит ли озвучивать тему. Потом вздохнул и словно камень бросил:

– Семен – дифферент.

Руслан часто заморгал, беззвучно раскрывая рот. Отпрянул и все же переспросил:

– Твой Семен?

Илья кивнул нечесаным чубом. Чужим, серым голосом сказал:

– У него глаза, помнишь, темными были, как угли. Я еще подумал в кого он такой, мы-то с Полинкой светлоглазые. Поля предположила, что в прадеда, тот с Кубани был, темненький. А потом как-то… Поля сказала, что Семка ходит во сне. Я значения не придал, сам в детстве лунатизмом страдал. Но тут оказалось совсем другое – он к окну подходит и смотрит в сторону Зоны. И передними зубами, как белка, часто-часто так стучит. Или ладони на стекла кладет, открывает широко рот, глаза и так стоит, не шевелясь… Знаешь как страшно, Рус.

Громов представил себе эту картину, и ему стало неуютно.

– А потом у него глаза стали темнеть… Как объяснить-то? Ну вот белков не стало, весь глаз сплошная чернота. А год назад нас перестал узнавать. Вначале просто смотрел как на пустое место, а потом и вовсе убегать начал, как от чужих.

Ученый тяжело вздохнул.

– К врачам водили? – спросил Руслан.

– Сразу же, как странности заметили. Я-то про дифферентов наслышан, по институту вечно всякие слухи из медблока гуляют. Да и опасались мы с Полинкой этого – хоть и не сталкеры, а Зона вон она, рукой подать. Ну, в общем, врачи сначала руками разводили, лечить пытались. Помнишь, я тогда отпуск за свой счет брал, осенью?

– Помню. Сказал, что к родне в Тверь поедешь.

– Я Семку в Москву возил, в Склиф. Там-то мне и сказали.

Илья замолчал, теребя травинку.

– Да, дела, – потрясенно сказал Руслан. – А мне-то чего не сказал?

– А смысл? Да и не те это новости, чтобы ими хотелось делиться с кем-то, уж извини.

– Ну ваше право, конечно, – кивнул Громов. – Но я слышал, что их как-то лечат…

– Изучают, – поправил друга ученый. – Изучают – не лечат. Про интернат же знаешь, да?

– Это который при медблоке института?

– Он самый.

– Конечно, знаю. Мрачное место, – и спохватился: – Так Семка там?!

Ткачев не ответил.

– Черт, – ошарашенно протянул пилот, хватаясь за голову.

– У нас после этого с Полинкой как-то того… Хреново, в общем, стало. Она замкнулась, в этот отдел практических изысканий перевелась. Считает, что она виновата, что терять ей уже нечего. А я… Я решил, что дело в синдроме Хармонта. И в этих внеземных предметах… Деньги копил, чтобы уехать отсюда, увезти Полинку. Хотел, чтобы родился здоровый ребенок, не дифферент. А тут вот такая петрушка случилась…

Илья замолчал, потирая пересохшее горло. Руслан поднялся, подхватил бутылку и направился к выкопанной у болотца ямке.

Вот оно, значит, как. Семка – ребенок-мутант, дифферент. Их еще называют «детьми Зоны», но это больше для писателей и журналистов. А на деле – несчастные дети, превратившиеся в странных существ. Их истории похожи как на подбор – родились нормальными, почти без отклонений. Некоторые даже более здоровыми и сообразительными, чем сверстники. Но потом, с возрастом, начинал проявляться так называемый дифферент – некий фактор, запускающий непонятные процессы в растущих организмах. Дети покрывались шерстью, меняли пигментацию кожи, слепли. Утрачивали способность разговаривать, понимать речь, не узнавали родных и забывали все приобретенные навыки. И все как один испытывали непреодолимую тягу к Зоне.

Иные романтичные натуры говорили, что их следует отпустить. Что, мол, они чувствуют связь с территорией Посещения, что им там будет лучше. Но на практике все оказывалось куда как отрезвляюще – дети-дифференты гибли в ловушках, как и самые обычные люди, заполняя своими трупами пейзаж вдоль периметра. Потому, учитывая навязчивость их желаний, дифферентов помещали в специнтернат, где контролировали, изучали, пробовали лечить.