Дмитрий Силлов - Закон проклятого

Эндрю, направляемый дружелюбными, но чувствительными толчками в спину тяжёлой хозяйской ладони, подошел к стойке бара.

– Наш новый лабух, – громко объявил Рикардо, явно имеющий самое превратное представление о хороших манерах, вернее, не имеющий его вовсе.

Маленький полненький бармен торопливо вытер руки тряпкой и протянул Эндрю крохотную ладошку.

– Хосе Круус, – широко улыбаясь, представился бармен. – До сих пор жалею, что мама не назвала меня Томом. Кстати, здесь все меня называют «Режиссер».

– Режиссер, ага – проворчал Рикардо. – Толку от тебя… Придумал какое-то дерьмо с пляшущими коровами – курам на смех.

– Курам на смех! А деньги?! – обиженно взвизгнул бармен. – Ты кто думал у тебя за триста песо танцевать будет? Звезды стриптиза с авенида Революсьон?

Рикардо плюнул, грохнул по стойке кулачищем так, что подпрыгнули и стаканы, и маленький бармен. После чего, не переставая ворчать, поплыл вглубь бара, сметая мощным корпусом попадающихся на пути алкашей.

– Всегда он так, – пожаловался Хосе, протягивая Эндрю странного цвета коктейль в плохо вымытом стакане. – «Хуанита из Тихуаны», мое изобретение. От «Кровавой Хуаниты» отличается тем, что…

Образ плачущей Нэнси мгновенно возник в голове Эндрю. Он криво усмехнулся и, не дав бармену договорить, отодвинул стакан:

– Я не пью. Извини, старина.

– Понятно, мужик.

Бармен скользнул взглядом по золотому ободку на пальце Эндрю.

– Похоже, ты крепко сидишь на цепи из домашних котлеток, а?

– Это лучше, чем валяться под капельницей, – парировал музыкант.

Бармен, почесав лысеющую макушку, пробормотал себе под нос: «Ну, дела… Работать в баре и не пить…» – и принялся протирать нескончаемое количество беспрерывно прибывающих бокалов и пивных кружек.

Довольно смазливое существо с рыжей крашеной гривой грациозной кошачьей походкой подошло к барной стойке. Процокав на трехдюймовых шпильках сквозь толпу пьяных мужиков, отважившаяся на это рискованное мероприятие сексуальная девчонка в мини-юбке села на высокий стул рядом с Эндрю. Положив ногу на ногу, она швырнула на стойку двадцатидолларовую купюру:

– Мне как обычно, Хосе.

Нежные пальцы изящно извлекли из сумочки пачку американских сигарет и ловким щелчком выбили из нее длинный чёрный цилиндрик с золотым ободком на конце. Пухлые накрашенные губки сердечком коснулись фильтра.

– Эй, красавчик, дай прикурить.

– Простите, но я не курю, – рассеянно ответил Эндрю.

– Он у нас святой, – проворчал Хосе себе в воротник.

Сердечко сложилось в розовый бутон, выщипанные бровки поползли вверх, и без того большие глаза распахнулись ещё шире.

– Погоди! Да я ж тебя знаю! Господи! Ты же Эндрю Мартин! Ты ведь Эндрю Мартин?!

– Да.

– Вообще-то меня зовут Мария, но я предпочитаю, чтоб меня звали Молли, – она облизнулась, точь-в-точь как кошечка. – Я работаю у одного богатого гринго по ту сторону границы, но сейчас я в отпуске. Он зовет меня Молли, и мне это нравится. И учти, мне плевать, что думают по этому поводу придурки из местных трущоб. Молли звучит гораздо лучше, чем Мария. Ведь и тебя раньше звали как-то по-другому, верно? Слушай, я видела тебя на концерте в отеле «Лас Торрес». Ты был великолепен! Та композиция, что ты посвятил лахудре в бриллиантовом колье, была по-настоящему бесподобна. Это я не о лахудре. Господи! Сам Эндрю Мартин!

Все это она выпалила на одном дыхании, словно пулемет. Но бармен все же успел вставить слово в короткую паузу перед следующей очередью:

– Твой двойной «Jack Daniel’s», Молли. И не ходила бы ты здесь в такой юбке – кабы не случилось беды. Мужики ж кругом…

Хосе поставил на стойку бокал со спиртным и плотоядно облизнулся, скользнув масленым взглядом по круглым обнажённым коленкам девушки. Та прыснула в бокал:

– Где ты видел здесь мужиков? Поделился б информацией. Пока что за пару лет я впервые увидела здесь приличного джентльмена.

Она кокетливо стрельнула глазками в сторону Эндрю.

Хосе возмущенно надул грудь, но развить тему ему не дали. Грубый окрик: «Эй, придурок! Где моё пиво?!» – молниеносно пресёк его пыхтение и словно за шиворот потащил бармена на рабочее место.

Молли хихикнула снова, при этом ее личико сморщилось в потешную гримаску.

«Ну точь-в-точь чихнувшая кошка», – подумал музыкант и тоже слабо улыбнулся.

– Слушай, я правда была тогда в «Лас Торрес». Только не подумай чего, я приличная девушка в отличие от местных потаскух.

Эндрю молчал. Ему не слишком хотелось продолжать разговор.

– Я, конечно, понимаю. Ты, наверно, сейчас думаешь, что такая девушка, как я, могла делать на концерте, который посещают только богатые снобы? – Молли осушила свой бокал, и расторопный Хосе поспешил налить ещё. – Но тогда у меня были гораздо лучшие времена. Не всю же жизнь я лазила по таким гадючникам, как этот. Ты не находишь – мы могли бы как-нибудь встретиться и вместе подумать, как нам снова попытаться схватить удачу за хвост?

– Да, конечно, – буркнул Эндрю, абсолютно не воспринимая трескотню очень даже симпатичной девчонки. Его мысли были слишком далеко.

«Я не играл уже почти два года. Смогу ли я снова выступать? С чего начать?» – сотни вопросов буравили его голову в эту минуту, а тут ещё эта… Молли, кажется… охала и ахала на ухо, бросая на него многозначительные взгляды и не давая сосредоточиться.

Из забытья его вывел появившийся из подсобки хозяин бара.

– Ну давай, лабух, покажи, на что способен.

Рикардо Мотор не слишком нежно хлопнул Эндрю по спине так, что у того чуть не отвалилась голова. Хозяин бара был человеком широкой души и свои чувства привык выражать просто. И если результатом приступов его слоновьего добродушия у сотрудников мужского пола были синяки на плечах, то несчастные стриптизёрши постоянно ходили с черными ягодицами.

Эндрю потер ладонью онемевшее плечо, вздохнул еще раз и обвёл глазами крохотную сцену, скучных, усталых танцовщиц и десяток в лоскуты пьяных клиентов. Да, обстановочка здесь далеко не такая, как в отеле, про который вспоминала Молли. Но другого выбора не было, и музыкант, вздохнув, расчехлил видавшую виды гитару.

Биография инструмента напоминала жизнь самого Эндрю. Когда-то сверкающий лаком и серебром струн новенький «Fender» (давняя, наконец-то сбывшаяся мечта) был куплен за шестьдесят тысяч песо – самый первый более-менее солидный гонорар музыканта, начинающего свой звездный путь. Гитара пела, вибрировала под умелыми пальцами, рыдала и смеялась, заводя публику и срывая для хозяина море аплодисментов. Потом лак потрескался, струны потускнели, и нередко потерявший былой лоск хозяин подкладывал под голову породистый инструмент, чтобы, забывшись в наркотическом сне, пускать слюни на старую подругу. На неё ставили стаканы, били кого-то по голове, её несколько раз закладывали в ломбард, однажды её даже украли, но она, словно верная собака, всегда возвращалась и продолжала служить Эндрю Мартину.