Дмитрий Силлов - Закон проклятого

Третий бросился бежать к машине. И почти успел. До раскрытой дверцы оставались считаные шаги, когда ему между лопаток по рукоятку вонзился огромный кинжал, больше похожий на короткий меч. Человек умер мгновенно, даже не почувствовав боли, как мечтает умереть каждый живущий на земле. Тело с размаху упало на капот и со скрежетом сползло по серому металлу, оставляя на нем глубокую царапину – кончик клинка разрубил надвое позвоночник, насквозь прошил грудную клетку вместе с кожаной курткой и вышел из тела спереди на несколько сантиметров…

Иван перевел дух и огляделся по сторонам. Никого. Ну и отлично, не придётся проливать лишнюю кровь, убирая нежелательных свидетелей. Почти новый «вольво» стоял в воротах, приглашающе распахнув двери и умильно блестя фарами. Иван заглянул внутрь и вздохнул.

– Ох и хороша ты, зараза. Но меня ведь на первом же посту заарканят, как сайгака, ежели я на тебе кататься стану. Жаль, но придется тебя отправить вслед за хозяином, а самому кататься чёрт-те на чем.

Он быстренько отогнал машину вглубь дворика, покидал трупы в салон, вылил туда же канистру бензина, найденную в багажнике иномарки, запихал в открытый бензобак длинную промасленную тряпку, поджёг её трофейной зажигалкой, выпавшей во время драки из кармана одного из нападающих, и, быстренько запрыгнув в «москвич», завёл мотор.

Едва он успел выехать за ворота, как бензобак рванул, взметнув в небо клуб вонючего дыма и спугнув огромную стаю ворон. Птицы, роняя перья, с возмущёнными криками взметнулись над погребальным костром, в котором обугливались, превращаясь в однородную чёрную массу, ещё минуту назад живые тела.

Слегка скособоченный автобус подъехал к остановке и устало охнул выхлопной трубой, напомнив своим жалким видом говорящую лошадь из анекдота: «Господи, когда же я сдохну?»

Салон был забит под завязку, как это всегда бывает ранним утром, когда рабочий люд едет на работу от дома до метро. Водитель пару раз безуспешно попытался открыть двери и уже хотел трогаться снова, когда мелкий небритый мужичок со старой авоськой всё-таки просунул руку между резиновыми прокладками дверных створок и умудрился частично втиснуться внутрь автобуса. Снаружи осталась торчать нога в ботинке и авоська с десятком пустых бутылок.

Андрей подошел к месту действия как раз в тот момент, когда шофер принялся истошно орать в микрофон, что, мол, автобус дальше не пойдёт, пока из дверей будут торчать наружу всякие несознательные граждане. Народ в салоне стал возмущенно гудеть, присоединяя свой справедливый гнев к завываниям динамика, однако мужик и не думал покидать с таким трудом отвоеванные позиции, продолжая упорно ввинчиваться в пахнущую крепким потом человеческую массу.

Макаренко подошел, этаким хилерским жестом засунул руки в нутро автобуса, крякнул и отработанным в транспортных баталиях движением распахнул створки. Потерявший равновесие мужик начал валиться наружу, прижав к груди заветные бутылки. Андрей схватился за поручень и с криком: «Выдохнули!» – надавил мощной грудью.

– А-ах! – прошелестело по салону.

Попирая все физические законы, в битком набитый автобус пулей влетел виновник скандала, а за ним почти без сопротивления вплыло ещё без малого полтора центнера накачанного следовательского тела. Человеческая масса критически сжалась, грозя в любой момент превратиться в комок пресловутой антиматерии, двери захлопнулись, и автобус покатил по дороге, скрипя и постанывая на каждой асфальтовой выбоине.

«Ай-ай-ай, как нехорошо, – думал намертво притиснутый к дверям Андрей, между делом жадно ловя ртом тоненькую струйку прохладного сентябрьского воздуха, льющегося из раскрытого окна. – Страшное дело, как неудобно. Этот американец чёртов, оказывается, по-нашему петрит. А я его тогда у Деда в кабинете – чуть ли не по матушке… Ох, чует мое сердце, как пить дать, будет межнациональный конфликт с перманентным набитием лиц…»

На своей остановке он повернулся, вызвав новый поток отборного мата от пострадавших пассажиров, и разжал двери. Вслед за ним из автобуса вывалилось некоторое количество малость придушенных граждан.

«И чего ж с ним делать, с басурманом, ежели он с кулаками полезет? Как там Высоцкий пел: „Бить нельзя их, а вот не вникнут – разъяснять?“ Поди разъясни такому бугаю, что не со зла, а по запарке промашка случилась. Вот не было печали…»

Он вошел в свой кабинет и замер на пороге. «Басурман» сидел за столом на законном Андреевом месте, и набыченный взгляд его не сулил ничего хорошего.

«Ага, – отметил про себя Макаренко. – Стало быть, от Деда иностранным гостям режим полного благоприятствования плюс ключи от кабинета не в меру борзого следака. Мило, мило».

Он сел на свободный стул, развязал папку и начал как ни в чем не бывало копаться в документах, не обращая внимания на американского коллегу. Прошло минут пять. Первым нарушил молчание Томпсон:

– Я есть понимать, что вы недоволен наш вмешательство в ваш расследований, – начал он, с трудом подбирая едва знакомые с детства слова. – Но мы есть иметь… o’shit… сведения, которые помочь…

– Слушай, братишка, – Андрей наконец поднял голову и захлопнул папку. – Я тебе сейчас по-быстрому объясню что к чему. Здесь Россия, браток, по вашим меркам страна дикая и неясная. И по нашим меркам – тоже. Вы – люди цивилизованные, респектабельные, вам в наше дерьмо нырять ни к чему. Тем более, всё равно ни хрена не поймете. Уж если отрядили тебя сюда – ну что ж, будь. Только очень тебя прошу – не мешайся, ладно?

Томпсон немного поиграл желваками, но потом усмехнулся и кивнул. О’кей, мол, коллега, договорились.

– Вот и хорошо, – Андрей встал со стула. – А теперь давай-ка съездим в одно место, коль начальство нам персональную машину выделило по случаю вашего приезда.

Томпсон поднял с пола свой небольшой кожаный чемоданчик и, по-прежнему молча, вылез из-за стола.

…Андрей крутил баранку казённого белого «форда» и напряжённо всматривался в вывески разноцветных магазинчиков, торчащих вдоль дороги. Сегодня у одной очень хорошей знакомой был день рождения, и по такому случаю хотелось купить какое-нибудь хорошее вино, причем такое, чтоб даме понравилось. Однако малопьющему и потому неопытному в таких делах Макаренко почему-то всё спиртное, продающееся в магазинах, казалось весьма подозрительным и не внушающим доверия. Наконец, отчаявшись, он обратил свой тоскующий взор в сторону сидящего рядом и упорно хранящего молчание зарубежного партнера:

– Слушай, сержант, будь человеком. У подруги юбилей, а что выбрать – не знаю. Всё по-вашему написано, ни хрена не поймешь.