Дмитрий Глуховский - Последнее убежище (сборник рассказов)

— О, Зуев, здоров! — в двери «предбанника» материализовался начальник охраны Хитров. — Антон, — дежурный, явно смущенный неожиданным появлением начальства, подскочил, — буди старшого…

— Ну, как они там сегодня, текут? — это уже разведчику.

«Они» — это реки, Ока и Волга. Каждый раз, когда Зуев поднимался наверх, он ходил на Откос, и об этой его странности на станции знали все.

— А что им сделается? Текут, конечно…

— К Шамину зайдешь? Он спрашивал, отчета ждет.

— Подождет…

Покончив с процедурами, вымывшись и переодевшись, Зуев поспешил домой. Отчет он составит потом. Главное сейчас — Маша. Жена никогда не выказывала своего беспокойства, но разведчик знал, что она каждый раз с нетерпением ждет его возвращения.

— Доброе утро! — дежурный поцелуй в щеку.

— Привет! Чай горячий, будешь? — глаза Маши радостно сверкнули.

Чай… Чай — это хорошо, чай — это замечательно. «Чай не пьешь — какая сила…».

— Спрашиваешь! Я когда отказывался? — Зуев принюхался. — Ммм, божественно!

Запах действительно был приятный, горьковатый и пряный одновременно. А еще (или это ему показалось?) пахнуло медом и цветущим, разомлевшим под жарким летним солнцем, лугом. Ароматами почти забытыми и — незабываемыми.

Зуев, пока жена наливала в кружки душистый настой, украдкой наблюдал за ней. Он всегда любил смотреть, как она хозяйничает: наливает ли чай, штопает ли порвавшиеся вещи. В эти минуты их убогое крошечное жилище казалось ему настоящим домом, теплым и уютным.

Как же она сдала, все-таки… Ввалившиеся глаза в темных полукружьях, заострившиеся скулы, цыплячья шейка в вырезе ношеного свитера…. Пальцы на руках — как спиченки… Сердце защемило от жалости.

— Хорошо выглядишь сегодня…

Подбодрил, понимаешь! О том, какую глупость сморозил, он сообразил, еще не договорив. Виновато поглядел в сторону жены: «Машенька, прости балбеса, я не хотел». А та даже и не глянула в его сторону. «Пронесло? Или нет? Руки вроде как дернулись… Или показалось? Эх, дурак, дурак! Воистину — хотели как лучше, а что получилось — сами знаете…»

— Кипяточку подлей, — на самом деле ему уже хватило, но надо же было как-то исправлять ситуацию.

Маша долила и себе. Чай они оба любили, только Зуев с сахаром, а жена — так (сладкое-де, вкус перебивает). Речь, правда, шла о том, настоящем чае, который давно уже был на вес золота. Но на безрыбье и рак — рыба. Тем более что напиток не только пах весьма приятно, но и был действительно вкусным. А еще этот медовый дух!

— Завтрак там, под подушкой. Будешь? Я закрыла, чтоб не остыл.

В переводе на нормальный язык это значило, что пойти и подогреть ему еду сил уже не осталось. Илья скрипучим голосом спросил:

— А сама-то ела?

— Угу.

«А глаза отвела… Врет! Сколько там остается, после того как есть перестают?!» — в носу предательски защипало.

Между собой они никогда не обсуждали Машину болезнь — оба знали, что помочь нечем и что скорый конец неизбежен. Смотреть на то, как жена тает на глазах, как пытается скрыть, что с каждым днем слабеет, просыпаться по ночам от ее стонов и знать, что ничего не можешь для нее сделать, — для Зуева было невыносимо. Поэтому последнее время он все чаще и чаще стал уходить наверх. Маша не протестовала — ей тоже так было легче.

— Илья? Что-то случилось?

— Да нет, просто устал.

Универсальная отговорка. Зуев притянул жену к себе и легонько подул в ухо.

— Ой, щекотно же! — засмеялась она. — Перестань, лучше ешь.

— Давай со мной? А то неудобно: я буду жевать, а ты на меня смотреть…

— Я не буду смотреть, ешь!

Она действительно отвернулась и сделала вид, что читает. Но все-таки не выдержала, повернулась обратно.

— Как там сегодня? — Маша кивнула куда-то вверх и в сторону. — Что нового?

Что она имеет в виду, Зуев понял без объяснения.

Как-то так получилось, что мало кто из нижегородцев замечал это удивительное явление: в месте слияния двух рек, Волги и Оки, вода была двуцветная. Темно-синяя — от Волги, и мутно-коричневатая — от Оки. Реки так и текли от Стрелки какое-то время, не смешиваясь друг с другом, как бы разделенные невидимой чертой. Сверху, с Откоса, и из Кремля, особенно в солнечный день, «водораздел» просматривался особенно четко. Впервые Зуев увидел это совсем маленьким, мама показала («Илюша, смотри-ка, чего покажу»), и с тех пор постоянно ходил туда. Сначала с ней, потом один. Потом водил друзей, девушек…

А потом привычный мир в одночасье рухнул.

Первое, что сделал Зуев, наконец-то выбравшись на поверхность, — пошел на Откос. Он внезапно почувствовал жгучее желание убедиться, что хоть что-то здесь осталось прежним. И реки не обманули его. Для них ничего не изменилось. Воды Волги все также были темно-синими, а воды Оки — мутными, коричневатыми… И так же, как и раньше, они не спешили смешиваться друг с другом…

С тех пор он стал ходить на Откос каждый раз, как поднимался на поверхность.

— Все как обычно. Развалины разваливаются, реки текут.

Обычный вопрос и обычный ответ. Своего рода ритуал. Потом он, конечно же, расскажет ей, где был и что видел в этот раз. Расскажет, как рассказывают сказку маленькому ребенку: о том, что наверху так же светит солнце, что небо такое же голубое, что там, где когда-то были клумбы, стали опять появляться цветы… И эта сказка будет обязательно с хорошим концом.

Маша снова уткнулась в книгу. В молчании прошло несколько минут, потом она тихо спросила:

— А мне с тобой можно?

Илья от неожиданности поперхнулся и перестал есть.

— Илья, мне с тобой можно? — повторила она. — Наверх.

Зуева как холодным дождем окатило. Идиот… Он просто идиот. Нет для нее больше хорошего конца, есть просто ко-нец… Без неба, без солнца, без этих самых несчастных цветов…

— Ты действительно хочешь? — спросил он на всякий случай.

И сил хватит?

А про себя уже решил: «Не хватит — на руках понесу».

— Дойду, — Маша кокетливо поправила волосы и улыбнулась. — Сам же сказал, что хорошо выгляжу.

— Тогда нечего рассиживаться: дел много, а вставать рано.

«Утро добрым не бывает». Эта древняя присказка очень точно подходила к сегодняшнему Машиному состоянию. Ночка выдалась еще та — забыться удалось только к утру. Слава Богу, Илья не видел, как она тут корчилась. Не видел и не узнает. Уж она-то об этом позаботится! Хотя заботиться с каждым днем все труднее. Зеркало она забросила подальше — любоваться не на что. Но что зеркало? Достаточно соседских взглядов да шушуканья за спиной. Правда, как раз сегодня рискнула, нашла спрятанный с глаз долой осколок, взглянула на себя, любимую…

О, да, что ни говори, а красота — страшная сила. Хоть и не надеялась увидеть там Василису Прекрасную, но все равно… Больно уж портрет-то страшненький. Личико с кулачок, носик остренький, волосики торчат… Жуть! Но даже не это главное! «И почему у одуванчика такие толстые щеки и такая тоненькая шейка?». Толстых щек у нее отродясь не наблюдалось, а уж сейчас — тем более. Зато эти толстые щеки с успехом заменяли уши. Огромные, каждое — размером с ее физиономию! И то-о-ненькая шейка! Слезам достойно… Маша никогда не думала, что она такая лопоухая… «Что бы придумать такое, чтоб эти проклятущие уши спрятать? Угораздило же еще и постричься… Да ну его, это зеркало! Одно расстройство. Будем думать о приятном!».