Алексей Штейн - Грудь в крестах

— Разрешите посоветовать, господин лейтенант? — сержант надменен и невозмутим, сразу видно закалку баронских — Дело, конечно, Ваше. Но, по-моему, нам пора отступать. И чем быстрее, тем дальше.

— Как? Что? А раненные? Полковник… — лейт вообще мало чего пока соображает, похоже.

— Дело, повторюсь, Ваше. Но, осмелюсь обратить внимание — серж непринужденно машет рукой в сторону — Нас обкладывает вражеская кавалерия. Они спешиваются, господин лейтенант, и скоро замкнут кольцо. Нас окружают.

— Что? Но мы… Плевать! Как вы смеете! Я теперь командую полком, и я запрещаю… — голосок у лейтенанта смешно срывается, и он, закашлявшись, хватается за фляжку. Ну, началось. Откатило, и сейчас попрет гонор.

— Есть, господин лейтенант — невозмутимо вытягивается сержант — Я и мои люди ждут Ваших приказов.

Мне остается только «щелкнуть» вытянувшись рядом с ним — мол, и мои тоже. Лейтенант отрывается от фляги — мать его — да там, похоже, не вода, хорошо, если просто вино! Вроде пришел в себя, и вся радость накатившего счастья снова отражается на его мордашке. А мы стоим глупыми оловянными солдатиками, прилежно поедая начальство взором.

— Я… Я приказываю вашим людям держать оборону! Пока мы займемся раненным и обозом! — наконец рожает гениальный военный план лейтенант, и мы с сержантом, лихо козырнув, отправляемся восвояси.

— Да — хмыкает сержант — Похоже, это насовсем. Жаль.

— А уж мне-то как жаль, господин сержант — просто чтоб поддержать разговор выдаю я.

— Боишься помереть?

— Никак нет, вашбродь, не особо. Я уж раз помер — так вот тут оказался. Просто — неприятно как-то, не хочется.

Сержант заржал удачной шутке, и мы разошлись.

Если человек идиот — это надолго. В случае с военными — навсегда. В общем, влипли мы, как не буду вслух говорить кто, в гавно. Лейт освоился, и споро приказал всем собравшимся солдатикам, а набралось, надо сказать, не так чтобы мало, ну, то есть, от полка-то мало, а вообще прилично, идти и тягать раненых, да собирать всякое, вроде даже хотели телеги с убитыми лошадями, обозные, с дороги притащить. Пока всех построили, посчитали, переукомплектовали — время шло. Пока собирались и выбирались — а враг тоже не дремал. В общем, наше счастье, что пушкари снарядов пожалели. А с ранеными ничорта не вышло все одно. Едва начали шебуршать санитары — по ним, да по тем, кто к телегам полез — застучали выстрелы. Побили немногих, все ж били издаля, из-за речки, но прибежали все обратно. Ох, какое же возмущение поднялось! Что, мол, не по правилам, и всяко, и разно. Лейтенант даже парламентера решил отправить. Но когда по парламентеру стали стрелять с нескольких стволов сразу — от этой идеи отказался.

Тут случилась некоторая, так сказать, «атака» вражеская. Ну, или нам так показалось, что атака — пошли цепью солдатики от дальнего леска. Наверное, они просто решили поближе перебраться, а не совсем уж в атаку. По-моему, кавалеристы, драгуны, далековато, но солнце подсвечивает, форму хорошо видать. Наверное, просто сжимали кольцо планомерно. Уплотняясь. Да только кто-то не выдержал и пальнул из наших, ну и началось. В общем, атаку доблестно отразили, и даром, что я носился ужом по скороварке, пиная своих, и запрещая стрелять — но боекомплекта пожгли изрядно. Естественно — впустую. Ну-ка, постреляйте, например, с калашникова на километр, одиночными — каково?

Зато на лейтенанта наша боевая мощь произвела столь неизгладимое впечатление, что он, учитывая пару, пока бесполезно лопнувших в высоте шрапнелей, немедленно приказал строиться для атаки. И мы построились.

То, что было дальше, я видел только в каком-то старом фильме про Фрунзе, кажется. Впереди шли мы, лейтенант быстро вспомнил, кто тут воины, а кто штрафная сволочь. За нами — музыка. И за ней, под марш — остальные. Как в кино, только уже мне, и страшно очень.

На наше счастье, у валашцев было совсем мало сил. Окружить они нас смогли едва полуэскадроном. А нас набралось человек двести — и прорвать жидкую ниточку оцепления нам труда бы не составило. Но прорывать не пришлось — они просто разбежались по сторонам, давая нам дорогу.

И мы пошли по этой дороге.

А они сыпали по нам с флангов пулями.

Это было даже и не страшно, но тоскливо. Мы шли и шли, а по нам стреляли и стреляли. Хорошо хоть, храбрые свиррцы, как только стало ясно, что атака не нужна, по молодецкой команде лейтенанта нас обогнали и продолжили стремительно наступать на врага. А мы, с музыкой, остались в арьергарде, и таким образом — в облаке пыли снова. Потому по нам все же меньше стреляли. Точнее, стреляли-то, может, и столько же, а попадали куда реже.

Впрочем, и по пехоте впереди попадали не столь часто — не считал, но на дороге валялось десятка два-три за всю время. Мы потеряли троих наших — всех во фланговых дозорах — опасался я, что попробуют поближе подойти, или атаковать с коняшек прямо. Обошлось. Драгуны на рожон не лезли, на лошадках они, посменно, просто обгоняли нас, и снова сыпали пулями, не подставляясь особо. Хорошо хоть, они, во избежание дружественных перелетов, наверное, не приближались ближе километра, и огонь был не столь действенный. Еще двоих потеряли музыканты — барабанщика, и, к сожалению, сержанта. Его пробило с плеча и прямо до сердца, наверное — как подбежал на окрик музыкантов — а он уже мертв, глаза мутные и кровь со рта тоненько. Приказал прекратить музыку, и дальше шли уже как есть. Музыканты зачехлили свои самовары, и шли встроившись прямо в наши ряды. На удивление, уцелела одна наша повозка, на второй поранило лошадь, и ее бросили. И еще одна повозка, из полковых, тоже еще плелась впереди. Драгуны вскоре, должно быть, расстреляв боезапас, отстали, и лишь контролировали, как и утром, разъездами на пределе видимости.

Таким образом, мы и вышли часам к шести обратно к городку.

Остановились мы километрах в полутора от городка, мы вообще просто «ткнулись в задний бампер» полковой телеги, нам даже никто команду не передал. Я тут же приказал своим занять позиции по флангам и тылу и вести наблюдение. Примкнувшие к нам меломаньяки подчинились в общем строю. И только через несколько минут явился к нам лейтенант-полковник собственной персоной. Уже очень сильно нахрабренный, даже немного покачивался. Какой еще молодой, а такой перспективный! Скоро генералом будет. Может быть.

— Тааак!..Мааалчать! А ну, шваль штрафная! Стааа-а-на-вись! — зычно проорал отец-командир. Потом, сообразив, наверное, наорал на меня: — Ты! Сволочь! Строй быссстра сваих ушлепков! Расстреляю через аднаво!

— Становись! Осмелюсь доложить, господин лейтенант. В отсутствие моего командира, капитана Кане, расстреливать штрафников господина барона, да продлятся его дни и слава, имею права лишь я один, как командир штрафного взвода.