Роберт Маккаммон - Граница [litres]

Босиком по изумрудной бермудской травке она молча подошла к нему со спины. Перед ней открылся вид, которым он любовался: у подножия невысокого холма, на котором стоял дом Джерико, расстилалось пастбище, где резвились лошадки, а за пастбищем виднелась окраина небольшого города. Это его город, тот самый, о котором он некогда мечтал и который построил. Этим утром город купался в солнечных лучах, медные крыши его домов сияли, как великолепное золото. Город был назван – вполне закономерно, с точки зрения женщины, которая собирается вышвырнуть его из этого рая, – Нью-Иден [7]. Он был выстроен в стиле американского городишки пятидесятых годов прошлого века, хотя, если честно, едва ли кто уже помнил, как такие городки тогда выглядели. Дома выкрашены в несколько разных цветов спокойных оттенков. Построены на небольших, но очень дорогих участках земли. Улицы городка расположены радиально и ведут к самому большому и самому изысканному зданию в центре – церкви Хайроллеров [8] Хайроллеры (High Rollers) – «играющие по-крупному» (англ.). . Отсюда Регине казалось, что здание церкви построено не из белого, как молоко, камня, а из воска такого же цвета… впрочем, плевать она на это хотела.

Нью-Иден располагался в тридцати шести милях к югу от Нэшвилла, столицы штата Теннесси, в местности, где раскинулись обильные сельскохозяйственные угодья, перемежаемые разбросанными то здесь, то там холмами. Время от времени сюда приезжал с концертом какой-нибудь представитель шоу-бизнеса, которому заранее были выплачены большие деньги за одобрение и поддержку хайроллеровской доктрины, и давал концерт на такой же большой сцене. Вместе с ним обычно прибывали поклонники артиста. Существовал и список очередников, жаждущих попасть в Нью-Иден, длинный, как проселочная дорога. Был даже еще один список очередников, желающих потрудиться здесь в сфере ландшафтного обслуживания или патрулирования территории. Казалось, весь мир хочет пройти через эти золоченые врата.

Сегодня, думала Регина, на самом верху иерархии появится вакантное место.

Ей очень хотелось сказать ему несколько слов, что-нибудь вроде «жадная сволочь» или «мне все известно», либо же «больше не позволю тебе делать это», и она уже открыла было рот, но передумала и решила предоставить слово пистолету. Как только по окрестностям разнесется грохот выстрела, его услышит охрана и вверх по длинной извилистой дорожке на своих золоченых колесницах-сегвеях сюда примчатся сотрудники службы безопасности. Так что времени, чтобы написать письмо и покончить с собой, у нее останется мало. Время пришло. Время, время, время… давно пора было это сделать.

Она прицелилась прямо в покрытую роскошной каштановой шевелюрой макушку Леона Кушмана, прижала палец к спусковому крючку. Сердце ее колотилось. Может, свободной рукой закрыть лицо? – подумала Регина, ей весьма не хотелось, чтобы на нее брызнули мозги жертвы. Нет-нет, решила она, надо держать револьвер обеими руками, иначе можно промазать.

«Ну же, – приказала она себе, – стреляй».

«Ага».

«Сейчас».

Едва палец Регины Джерико, в девичестве Регины Клэнтон, чуть начал движение на спусковом крючке, как небо вдруг взорвалось.

Грохот этот отнюдь не был гласом Божиим, решившим сказать свое веское слово в защиту Джефферсона Джерико и спасти его от неминуемой смерти. Нет, скорее, это был оглушительный рев тысячи сатанинских глоток, возопивших на грубых, никому не известных языках, или взрыв Вавилонской башни в аду, превратившийся в низкое бормотание сумасшедшего в подвале, что лепечет какую-то абракадабру.

Джефферсон как сидел, так и свалился с кресла. Само кресло тоже перевернулось. Регина успела развернуться и увидела в небе на западе, примерно в двенадцати тысячах футов над зеленеющими полями и холмистыми пастбищами, алую огненную вспышку. Из самого центра этой вспышки, словно из ничего, возник гигантский, покрытый желтыми, черными и бурыми пятнами треугольный монстр. Глядя на него, остолбеневшая перед невиданным зрелищем Регина застыла от ужаса – подобного она не испытывала, даже когда отец в своем баптистским раже запирал ее в темном чулане и принимался за жену, ее мать, со смаком лупцуя ту ремнем с пряжкой на конце, – и едва почувствовала, как револьвер выпал из рук на траву.

И тут раздался голос Джефферсона. Он возвысился, этот голос, на который возлагали надежды тысячи и тысячи людей, взыскующих мудрости, средств к существованию и богатства. Только сейчас этот голос был больше похож на жалобный стон.

– Спаси нас, Господи… – пролепетал он.

Джефферсон заглянул Регине в лицо, потом увидел валяющийся в траве револьвер. Он протянул к нему дрожащую руку, а когда схватил, она узнала выражение на его лице, сразу вспомнив и детство, и захлопывающуюся прямо у нее перед носом дверь чулана, и щелчок замка в этой двери.

Теперь, лежа в кровати в том же самом английском особняке, выходящем окнами на тот же самый и вместе с тем страшно изменившийся Нью-Иден, Регина Джерико прижала ладонь к губам, чтобы не закричать. Скоро станет совсем светло; новые боги сделают все, чтобы снова настало утро, если не считать, что утренний свет будет похож на тот, что Джефферсон только что включил в ванной комнате. Он будет чуть-чуть слишком яркий и чуть-чуть слишком синий; от такого света нет ни уюта, ни тепла. Зато граждане Нью-Идена все живы, и о них хорошо заботятся. Они приняли новый порядок вещей. И теперь снова в раковине ванной комнаты слышится журчание воды, хотя она знает, что вода тоже изменилась; да, конечно, она и чиста, и свежа, но оставляет на коже ощущение некоей маслянистости, которую невозможно ни стереть полотенцем, ни отмыть, ни отскрести. Вот из крана побежала вода, и Джефферсон, прежде чем взяться за электробритву, смочил лицо.

Однажды во время одного из своих откровений, глядя на нее пустыми глазами, он кое в чем признался Регине, а именно в том, что понравился ей потому, что, перед тем как явиться к ней, не забыл чисто выбриться. А когда она его позвала, у него по спине побежали мурашки. Конечно, ни у кого больше не было таких роскошных бритв с четырьмя или даже пятью лезвиями. Даже с одним лезвием не было, не говоря уже об опасных бритвах. Да, на каждой кухне имелись ножи, но когда Регина однажды в декабре попыталась перерезать себе горло, нож вдруг стал мягким, как резина, им невозможно было разрезать даже кусок тающего мороженого. А когда она вернула его на место, в ящик стола, он снова стал твердым и острым.

– Они наблюдают за нами, – сообщил ей Джефферсон. – Постоянно. Они не допустят, чтобы мы нанесли себе вред.

– Но зачем? – спросила она, снова охваченная жутким страхом. – Зачем? Чего они от нас хотят?