Владимир Корн - Волки с вершин Джамангры

— Впервые, господин сарр Клименсе? — поинтересовался настоятель, глядя на то, как я озираюсь.

— Да. И в Доме Истины, и в любом другом из Домов вообще. Так что сравнить не с чем.

— И не получилось бы, — сказал он. — Здесь не бывает непосвященных, и вы, сарр Клименсе, исключение, слишком все серьезно.

— Считаете?

— Практически убежден. Скажите, ведь с вами опять произошло нечто непонятное?

— Произошло. Причем куда более непонятное, и к тому же неприятное, чем в прошлый раз.

— Рассказывайте, сарр Клименсе, рассказывайте, — попросил он.

И я рассказал. Подробно, вплоть до мелочей, в доказательство продемонстрировав царапину на левой руке. Отметив про себя, что здесь рассказывать правду дается удивительно легко. Пусть даже правда и истина — далеко не всегда одно и тоже. А затем задал вопрос, который интересовал больше всего.

— Наверняка ведь с моим рассудком что-то не так?

— Все куда сложнее, сарр Клименсе, куда сложнее. Рассудок ваш такой же, как и прежде, но вы правы в своих предположениях — на вас не находит полоса безумия, ее напускают на вас извне.

— Есть какое-то средство этого избежать?

— Наверняка, — твердо сказал настоятель. — Проблема в том, что мне оно неизвестно.

Надеясь на помощь, я пришел сюда в связи с полным отчаянием, не придумав, куда за ней обратиться еще. И за советом. Скажи сейчас настоятель Дома Истины, что мне лучше расстаться со своими спутниками, не раздумывая, так и сделаю. Найду любой повод и покину их.

— Наибольшая из проблем, сарр Клименсе, заключается в том, что на вас оказывает воздействие то, во что вы абсолютно не верите.

— Хотите сказать — магия?

— Сам я в этом не сомневаюсь, но как убедить вас?

Для начала ее продемонстрируйте. Изрыгните из себя клуб огня, превратитесь во льва или лошадь, окажитесь внезапно далеко за моей спиной. Хотя и в этом случае полной уверенности не будет. Особенно в связи с тем, что в последнее время со мной происходит. Кларисса была именно такой, какой я ее и помнил. Те же слова, жесты, привычки, взгляды, движения. Или мой враг, которого никто кроме меня не видел и не слышал, и который оставил после себя царапину на тыльной стороне ладони. Так почему бы не случиться чему-то подобному и сейчас?

— Хорошо, вы практически убедили. И с ваших слов напрашивается вывод — кто-то воздействует на меня магически, заставляя видеть и испытывать то, что вижу и испытываю вопреки своему желанию.

— Лучше и самому мне не удалось бы объяснить.

— Но кто же он тогда? Фамильяр, или все-таки материальное существо?

— Фамильяров не существует, сарр Клименсе.

— Следовательно, он где-то рядом? Человек, который и насылает на меня мороки?

— Нет. Здесь наверняка замешаны высшие силы.

Как говорят в народе — уголь сажи не белей. Но по крайней мере, не придется подозревать всех и каждого — Клауса, Виктора, Александра, и так далее.

— А предметом оно быть не может?

Ведь в таком случае стоит только избавиться от какой-нибудь из своих вещей, как наваждения закончатся.

— Предметом — нет. Вам когда-нибудь попадалось оружие, имеющее необыкновенные свойства? Особой быстротой, например, точностью, силой удара или чем-то еще?

Через мои руки прошло достаточное количество оружия. Разного и порой настолько причудливого, что даже трудно в нем его признать. Но всегда без исключения свойства любого из них зависели только от мастерства.

— Ни разу.

— Как нет перстней на удачу в карточных играх, ожерелий, способных влюбить в себя мужчину или женщину, отпугивающих хвори талисманов и прочих волшебных вещей.

Тогда почему Дом Благочестия так охотно ими торгует? Хотя спрашивать об этом у представителя Дома Истины, в лучшем случае, бестактно, ведь денег он не признает вообще. Что, наверное, правильно, поскольку истина может заключаться в чем угодно, но не в металлических кругляшках желтого цвета с оттисками на них гордых профилей, как правило, полных ничтожеств. Истина не может быть в золоте хотя бы по той причине, что оно — лишь посредник. Вообще непонятно, на что существует Дом Истины. И куда уж понятней, почему самый малочисленный. Наверное, он единственный, куда я смог бы примкнуть. Если бы не шитье золотой нитью на стоячих воротниках их мантий: не Пятиликий ли заявил, что все люди равны всегда и во всем?

— Тогда, возможно, мне нужно оставить своих спутников, и вернуться в Гладстуар?

— И далеко вы от себя убежите? Тот, кто все это и затеял, не оставит вас в покое нигде. Хотя, может быть, это и есть цель. Или одна из них. Чтобы вы полней представляли картину происходящего, сарр Клименсе. Играете в шахматы?

— То, что я умею, трудно назвать игрой.

— Не имеет значения. Просто представьте — клеток тысячи, фигур тоже. Вы разыгрываете партию, стремитесь в ней к какой-нибудь комбинации, ваш противник обдумывает контрмеры, вдруг появляется еще игрок, двое-трое, куда больше, и каждый из них делает по несколько ходов кряду. Причем и белыми, и черными, затем на некоторое время уходят. И так раз за разом. А самое главное — они имеют право их делать. И еще им не интересен конечный результат: их забавляет сам процесс.

«Сомнительно, чтобы даже Клаус при таких правилах смог свести игру хотя бы к ничьей»

— Кстати, когда вы намереваетесь покинуть Ландар?

— Завтра, — твердо заявил я, как бы не хотелось продолжить занятия с Огюстом Ставличером.

— Знаете, мне пришла мысль посетить Гласант. И брат Корнелиус в письме об этом же просил. Вы ничего не имеете против, если я отправлюсь туда в компании с вами?

— Как вам будет угодно.

— Даниэль, куда собрался? — спросил Клаус, наблюдая за тем, как мне седлают Рассвета.

— На луга. Хочется посмотреть, что осталось от копны сена. А заодно хорошенько запомнить ее местоположение.

— Оно-то тебе зачем?

— Ну как же? Когда ты прославишься на посту наместника Клаундстона на том месте обязательно воздвигнут монумент, и в здешних краях появится еще одна достопримечательность. Думаю, с течением времени она начнет собирать не меньше народу, чем явление Пятиликого. Остается только подумать над концептом скульптурной композиции. По моему скромному мнению, она обязательно должна состоять из двух обнаженных тел, которые сплелись в любовном экстазе. Относительно женского лица пока ничего не идет в голову, но твое, Клаус, непременно должно быть обращено вдаль, желательно в ту сторону, где и находится Клаундстон. Все-таки посвящена скульптура не самому факту соития как таковому, а тому, что в ней принимал участие Клаус сар Штраузен. Помимо того, считаю, зрительно мужская голова должна находиться выше задранных вертикально в небо женских ног. Если анатомически сие возможно. Что по этому поводу думаешь? Есть какие-нибудь мысли, идеи?