Андрей Валентинов - Нестор [litres]

Задумался, пошевелил губами.

– По крайней мере, с августа прошлого года.

Если верить книге, в «Колумбии» всем распоряжалось СС, но автора арестовали в 1933-м, с тех пор много воды утекло. Значит, в августе 1938-го тюрьму передали армии. Кажется, Биллингер писал о том, что и прежде тут держали дезертиров и прочих нарушителей устава. Значит, не передали, а вернули.

– Причина задержания?

Не он удивил, его удивили. Еще и на такое отвечать?

– Шлагбаум повредил. Врезался на авто.

Механизм скрипнул. Чин поджал серые губы.

– Железнодорожный?

Белов обреченно вздохнул. Да чего скрывать? Все равно докопаются.

– Пограничный.

На этот раз чин задумался надолго. Перечитал уже написанное, раз, другой…

– Место рождения – Москва… Это в России? Шлагбаум, говорите? Нет, это незаконный переход государственной границы Рейха. Так в дальнейшем и рапортуйте.

– На третий его? – дохнул в затылок тот, что сзади.

Чин извлек из-под пустой папки какую-то бумажку, поднес к глазам.

– Нет, на четвертый. В одиночку.

Сзади зашевелились.

– Так ведь там, на четвертом…

– Отставить! – поморщился чин. – На четвертом этаже никаких нарушений не происходит. Как и на всех прочих этажах… А вы, господин Белов, сейчас будете ознакомлены с правилами внутреннего распорядка. Извольте их соблюдать, в противном случае последует наказание согласно существующим предписаниям. Отныне вы – Номер 412. Запомните и не путайте.

Вот и номерком оделили, словно в гардеробе. Александр вдруг подумал, что ведет себя как-то неправильно. Настоящий комиссар должен на его месте… Что? Спеть «Интернационал»? Воззвать к трудящимся всего мира? Потребовать освободить Эрнста Тельмана?

– Вы не записали, что я гражданин СССР.

Чин поводил пальцем по бумаге и внезапно усмехнулся, жестко и зло.

– А некуда, боль-ше-ви-чок!

В семье саму возможность эмиграции отвергали с порога. Когда уехал сосед по лестничной площадке, профессор-химик, отец объяснил на пальцах. Беглецы из СССР никому не нужны, кроме как спецслужбам. Работу хорошему специалисту, допустим, химику найти можно, если знаешь язык, но при первом же кризисе эмигранта первым и уволят. Общаться не с кем, для белогвардейцев они так и останутся чужими. А лет через десять, когда Красная армия дойдет до Бискайского залива, с каждого персонально спросят, причем очень жестко. Мама, став очень серьезной, возразила, напомнив, что спросить могут и здесь, причем не через десять лет, а значительно раньше. Отец лишь пожал плечами. Потом, подумав, рассудил, что проще затеряться в СССР. По линии ВСНХ ему постоянно приходится ездить в командировки, причем в такие места, что иногда и возвращаться не хочется. В Якутии, к примеру, достаточно отъехать полсотни километров от города – и никакой тебе советской власти. На бумаге вроде есть, а на практике ни райкомов, ни даже ОГПУ. А на Чукотке только ленивый не ездит регулярно в Северо-Американские Соединенные Штаты. Граница, конечно, на замке, но забор построить не успели.

Маленький Саша этот разговор запомнил. Уже в институте студент отделения романо-германского языкознания тщательно изучил висевшую на стене в комнате общежития географическую карту СССР, прикидывая, куда лучше попроситься при распределении. Места в столице наперечет, а в какой-нибудь Улан-Удэ отпустят без разговоров. Но и там задерживаться не стоит. Как верно заметил осужденный за формализм поэт Василий Луговской: «Широки просторы. Луна. Синь». Есть, есть места, где только Месяц комиссарит, обходя посты. С Месяцем Месяцовичем и поладить можно.

В Минске, в штабе Белорусского военного округа, он сразу же попросился в часть, куда-нибудь подальше. Получилось же не «подальше», а совсем далеко. Но все равно – тюрьма.

Не ушел, комиссар, не ушел!

Теперь хлоркой несло не только от костюма, но и от него самого. Тюремный душ оказался химическим. Как только выжил? Шнурки от ботинок, выданных на заставе вместо форменных сапог, исчезли в глубине бумажного пакета, куда следовало сложить все лишние вещи. Таковых, кроме шнурков, не нашлось. Карманы вывернули и, ничего не обнаружив, отправили дальше по вечному тюремному конвейеру. А вот арестантской робой не наделили, не положено подследственному. И волосы, и без того коротко стриженные, не стали изводить под ноль, потому как арестанту еще суд положен. Не пугать же почтенную публику!

«Руки назад! Пошел!» И – вверх по гулким железным ступеням, при двух надзирателях. В интернате видавшие виды одноклассники титуловали таких «два сбоку». Александр механически перевел на немецкий, но рассудил, что в здешних краях свое тюремное арго. Значит, эти в сером с блестящими пуговицами зовутся не «zwei seite», а как-то позаковыристей.

За железом ступеней – гладкий ровный камень, чуть ли не гранит. Широкий коридор, слева двери, справа они же, и все в железе. И лампочки под потолком в железных решетках, и проход, что дальше ведет, решеткой заперт.

– Стой!

Конвейер тащил его без задержек и помех. От Понтия к Пилату, от одних «два сбоку» к другим, точно таким же. Разве что ростом разнились. Те, что его сюда привели, обычные середнячки, а вот один из здешних – сущий громила, такой и в дверь не протиснется.

Сдал-принял, роспись по всей форме. Серые деловито затопали вниз, громила же неторопливо подошел ближе. На поясе – большая связка ключей и резиновая дубинка. Не соврал антифашист!

– Н-ну?

Замполитрука вовремя вспомнил недавно читаные правила. Какой там порядок? Ах, да.

– Номер 412, Александр Белов, фельдфебель, незаконный переход границы.

Громила негромко хохотнул.

– По пьяному делу, что ли? Вы там у себя в Пруссии горазды надираться.

И тут же, став серьезным, нахмурился.

– Запоминай, фельдфебель. Это, стал быть, секция Б-4, а ты в ней – третья категория, потому как унтер-офицерский состав. Но только до первого нарушения, учти. Матрац, смотрю, не выдали? Ну, пошли, есть у меня один в запасе.

Четвертая дверь слева, не запертая, приоткрытая.

– Стой! Кру-угом!

Громила не торопился. Сперва осмотрел с головы до пят, потом задумался, почесал крепкий подбородок.

– По первому разу?

Пришлось признать очевидное. Громила оскалился.

– Непривычно, да, фельдфебель? Не ты строишь, тебя строят. Смотрю, молодой ты, и десять классов на лбу светятся. Артиллерия?

Отмолчаться? Так уже, считай, раскололи.

– Авиация. Аэродромное обслуживание.

– Люфтваффе? – громила даже присвистнул. – Давненько к нам птенцы рейхсминистра не залетали! Вы там чего, небесную ось спиртом чистили? Только, фельдфебель, в дальнейшем не просто отвечай, а к каждому ответу прибавляй «господин старший надзиратель». Правила такие! Понял?