Андрей Валентинов - Нестор [litres]

– Ничего себе фашистская пропаганда! – возмутился Белов. – А если с точки зрения поляков рассудить?

Хельтофф оскалился.

– Жаль, вы их не спросили, возможность имелась. А ответ будет таким же. Иррациональная ненависть к господам, месть за прежние, как они считают, обиды. К немцам они у себя относятся много хуже, чем мы к евреям. И к землям немецким приглядываются вплоть до самого Берлина, который, оказывается, когда-то был славянским Бурлином. Кстати, к русским они относятся еще хуже. Для них неандертальцы – это вы!

Белов чуть ли не впервые не нашелся, что ответить наглому фашисту.

Неандертальцы! Ну, надо же!.. Хотя если вспомнить украинского поэта Шевченко, которого можно и без переводчика понять, фашист Хельтофф не так уж и неправ. Да и Багрицкий, не Сева, а тот, что про Опанаса.

Его ответы оказались исчерканы еще гуще, чем в первый раз. Пришлось рассказывать самому, останавливаясь на сущих мелочах, которые следователя почему-то очень заинтересовали. Например, то, что воинственная пани Волосевич знает слова баллады про Мэкки-Ножа, и что она красиво поет. А еще ее муж, курящий, но желающий бросить. Александр даже увлекся, начав припоминать еще и еще раз…

«Я кадровая, из младшего офицерского состава, сама на учебу попросилась…»

Красивая девушка, умная, храбрая. Идейная! Идея, конечно, вражеская, но Хельтофф-фашист тоже враг. А если они, полячка и немец, в смертной схватке сцепятся, все равно ли ему будет? Отойдет в сторону да порадуется? И ведь это может случиться, не через десять лет, раньше! Хельтофф, Агнешка, он сам…

Рассказывать резко расхотелось. Говорят, что у каждого своя правда. Но может статься и хуже. Ни у кого правды нет.

Тогда за что друг друга убивать?

– К стенке, Александр, к стенке! – подбодрил Ганс-лейтенант. – Самое место всем комиссарам!

Подумал и уточнил:

– Фельдфебелям тоже.

Стенка была тренировочной – высокая, из прочных досок сбитая, втиснутая между двух крепких столбов. К доскам же привинчено непонятно что – палочки, плашки, обрубки с корой и без.

– Зацепы, – пояснил Ганс-гефрайтер. – Для тех, кто не понимает – зацепки. Которые побольше – хапалы, почему, догадайся сам.

И подвел итог:

– Вперед!

– Стой! Стой! Стой!..

Блондин, шагнув ближе, полез в карман куртки.

– Ты ему жизнь не облегчай. По таким зацепам корова влезть сможет. А мы сыграем в пробочки!

«Пробочки» оказались самыми обычными пробками, от шампанского и помельче. Лейтенант, каким-то чудом в мгновение ока оказавшись на самом верху, принялся неторопливо спускаться, по пути пристраивая пробки на зацепах. На все не хватило, но треть Ганс-блондин оделил.

– Теперь порядок, – рассудил он, оказавшись на земле. – Правила простые: ни одна пробка упасть не должна. Лезь, Александр, и поглядывай. И учти, в следующий раз время засечем.

Улыбнулся.

– А я пробки считать стану. За каждую – в зубы! Ну, чего стоишь, фельдфебель! Па-а-а-ашел!..

Александр, пожав плечами, снял куртку, на землю уложил. Смерил взглядом комиссарскую стенку.

Ладно!

Призрака-американца он встретил на лестнице аккурат между вторым и третьим этажами. Тот смотрел куда-то под ноги, но его все-таки заметил.

– Hello!

Махнул рукой и дальше побрел. Замполитрука хотел пройти мимо, но не сдержался.

– Чего же ты, американец, фашистам служишь?

Парень остановился, моргнул удивленно.

– What? Каким фашистам? Фашисты – Италия, их там сейчас, говорят, прогнали. Ты что, нацистов имеешь в виду?

Подтвердить очевидное Александр не успел.

– Fucking Nazi!

Подскочил, ухватил за ворот, резко взмахнул рукой. От удара Александр ушел, а вот на ногах не устоял. С лестницы не скатился, просто бухнулся на ступеньку. Странный американец присел рядом.

– Еще раз такое скажешь!..

Замполитрука кивнул.

– Обидчивый? Швейцария аннексирована, отель захватили СС. Гиммлер! Распоряжается здесь их Главное административно-хозяйственное управление, а еще «стапо». А ты что тут делаешь?

Парень внезапно дернулся, закрыл ладонью лицо.

– Не знаю! Не зна-ю! Вначале думал, просто мерещится. Призраки, тени… Потом понял – все взаправду. И я настоящий, и нацисты… Не знаю! Я здесь когда-то жил…

– Значит, ты призрак, – без особого такта рассудил замполитрука. – Меня уже предупреждали. Я, кстати, в призраков не верю.

Американец помотал головой.

– Нет! Призрак – если сердце не бьется, если не дышишь. Чепуха! Я просто не могу понять, как здесь оказался. И… И еще имя. Меня же как-то зовут, правда?

Александр встал, толкнул парня в плечо.

– Не расстраивайся! Слушай, давай в бар сходим. Я насчет выпить не очень, но вот усталость снять надо. Меня сегодня на тренировке буквально загоняли.

Американец, имени не помнящий, тоже поднялся, отряхнул пальто.

– Бар… Я помню. Заходил туда как раз после тренировок. Можно, но… Меня это уже злить начинает! В призраков тоже не верю, но тут творится что-то очень странное.

Махнул рукой.

– Пойдем, покажу! Здесь в самом деле кто-то бродит.

Далеко идти не пришлось. Третий этаж… Четвертый… Здесь, в левом крыле отеля, никто не жил. Гансы-фашисты пояснили, что место считается мемориальным. В 1936 году там размещалась немецкая делегация во главе с самим Геббельсом Колченогим. Поговаривают, что там откроют музей, пока же номера стояли запертыми, а уборщики заходили раз в неделю – ковровые дорожки пропылесосить. Потому и свет горит скудно, одна лампочка в начале коридоре и в конце еще одна.

Белов осмотрелся и негромко воззвал:

– Призраки-и-и! Мы идем!

Голос утонул в гулкой тишине. На миг ему стало не по себе, и бывший студент-филолог воззвал к классику.

– Оу! – оживился американец. – Молитва или заклинание?

Белов вздохнул.

– Хуже! Школьная программа. Пошли, покажешь своих привидений.

Подошвы беззвучно утонули в мягком ковровом ворсе.

Под классику и прошагали почти до самого конца коридора. Полумрак, запертые двери, пыльный сухой воздух. На столике в расширителе – пожелтевшая от времени газета. Никого и ничего!