Владислав Конюшевский - Попытка возврата [Попытка возврата. Всё зависит от нас. По эту сторону фронта. Основная миссия]

— Серега, куда он попал? Ты не молчи, не молчи!

Но майор молчал. Я видел, как из-под волос ручьем бежит кровь. И на груди расплывается кровавое пятно.

— Пакет! Быстро!

Пучков сунул мне в руку индпакет, и я начал осматривать голову Гусева. Похоже, ему повезло. Пуля только большой клок кожи сбоку содрала. Ну и сотрясение мозга, само собой, заполучил. А вот с дыркой в груди было хуже. Гораздо хуже. Пулька ушла внутрь и непонятно, что она там натворила. Выходного отверстия не было, да и не могло быть, если из такой пукалки стрелять. Пока я бинтовал грудь, Леха обрабатывал голову. Замотав майора, как мумию, поднялся и подошел к немцу. Что-то мне не понравилось, как он лежал. Фриц уставился в небо раскрытыми глазами и не мигал. Приподняв его, чуть не расплакался от обиды. Ну надо же было так упасть! Немец приземлился затылком на чуть торчащую из земли верхушку валуна. И амбец. Причем всему амбец. И нашему поиску в том числе. Может, это и в корне неправильно, но жизнь Сереги для меня была важнее судьбы всего Крымского фронта. Поэтому, приняв решение свернуть поиск, грохнул до кучи водителя, и, загрузив раненого в машину, мы поехали к дороге. На душе было муторно. Гусев, симулянт нехороший, так и не приходил в сознание. Первый раз с нами такой облом приключился. И как Серега, при своем-то опыте, пистолет у фрица пропустил, ума не приложу. Наверное, полковничьи погоны немца его в заблуждение ввели. Не ожидал от такой шишки подляны. Ничего, пока все живы — все нормально, вот доставим майора к нашим и с Лехой еще раз сбегаем по языкам. Но, видно, что сегодня был точно не наш день. Минут через двадцать нарвались на передвижной пост фельдполиции. А ведь вчера ими и не пахло! Эти падлы прям как гаишники, сидят в кустах и выскакивают в самый неподходящий момент. Немецких гибэдэдэшников мы положили, но у них там оказалось гнездо. За нами ломанулась целая толпа, и вот теперь я имею то, что имею.

Фьють! Фьють! Возле уха опять свистнуло, я перекатился и на карачках шустро рванул на другую сторону валуна. Зараза! Штаны на коленях уже совсем изорвал от этих перемещений по придорожной щебенке… Фрицы как раз высунулись посмотреть, чего это вражий стрелок примолк, и пришлось загнать их назад неэкономной очередью. Звяк! Я с сожалением посмотрел на пустую ленту, выпавшую с пулемета. М-да. Отвоевался… Блин! Как-то все быстро закончилось. Даже БТР не успел подъехать. Конечно, у меня еще осталась пара гранат и пистолет, не считая ножей. Но из этого только подорваться или застрелиться. Ни того ни другого пока не хотелось. Выкинув пистолет в кусты, избавился и от ножей. Их было жалко, но, справившись с жадностью, запулил оба своих тесака вслед за стволом. Оставил только крохотный, с кольцом вместо ручки, в надежде, что его не найдут. Потом размахнулся и, кинув пулемет на середину дороги, завопил:

— Эй, фрицы! Ком цу мир! Их капитулирен! — И уже тише добавил: — Не ссы, брюхоногие, не обижу…

Немчура посчитала мое выступление гнусной провокацией и не высовывала нос из-за скалы. Минут пять стояла тишина, нарушаемая только шумом приближающегося движка. Ветерок сдул запах пороха, и теперь вокруг пахло степью, сыростью и нагретым камнем. В наступившей тишине слышалось, как какая-то пернатая звонко чвиркала из кустов. Помирать расхотелось категорически, и, опасаясь, что с приездом техники фрицы меня уже особо слушать не будут, осторожно высунулся из-за валуна. Сразу не стрельнули, уже хорошо… Подняв руки, выпрямился во весь рост. Шинель осталась в машине, и теперь я медленно поворачивался, показывая себя со всех сторон, чтобы наблюдающие за мной немцы увидели, что у меня нет для них сюрприза в виде гранаты, воткнутой… ну, куда-нибудь. Торчал как тополь на Плющихе, минуты две. Даже начал опасаться, что они на меня просто не смотрят. Потом самый смелый ганс наконец высунул морду из камней. Держа на мушке, осторожно, семенящими шажками, стал приближаться. В это время поднялось еще человек шесть его кентов. Эти тоже целились в мою оборванную тушку, как во врага народа. Через несколько секунд к самому смелому присоединился унтер с пистолетом. Внимательно оглядев меня шагов с пяти, он наконец подошел ближе и в темпе охлопал по карманам и по туловищу. Отступив на шаг, он кивнул первому, и тот, гадский папа, засветил прикладом мне в живот, а когда я согнулся, добавил по башке. Ткнувшись носом в каменистую дорогу, думал, что на этом экзекуция закончится. Куда там! Как у Высоцкого было: «Целый взвод меня бил, аж два раза устал…»

Пинали с усердием, пыхтением и подбадривающими криками, а я совсем не брыкался, только прикрывал наиболее для меня ценные части организма. Только когда уже в третий раз с размаху попали по голове — отрубился.

Очнулся в кузове скачущей по проселку машины. Руки связаны, ребра болят, один глаз не видит вообще — заплыл напрочь. Пощупав во рту осколки нескольких зубов, выплюнул их вместе с кровавой тягучей слюной. Сидящий на лавочке фриц, видя это, весело заржал и, наступив на голову, ткнул меня мордой в кровавую кашицу на дне кузова.

— Генрих, перестань, а то не довезем.

Глянув зрячим глазом в сторону второго и оценив его габариты, подумал — хорошо еще этот по мне не топчется. Немец был здоров, как лось. Размер сапога, торчащего возле моего носа, наводил на грустные размышления. Тем временем мы продолжали катить по длиннющей крымской степи. Машину сильно трясло и лежать на дне кузова было неуютно. Правда, мысли устроиться поудобнее я отмел как оппортунистические. И так все болит, а начну копошиться, еще и на орехи добавят. Через час грузовик, взрыкнув напоследок мотором, наконец остановился. Гнусный Генрих, ткнув меня ногой, рявкнул:

— Эй, Иван! Давай, выходи!

Я с самым несчастным видом, кряхтя и охая, вывалился из кузова, восхищаясь сам себе, насколько хорошо стал понимать немецкий. Правда, пока как тот узбек — все понимаю, сказать не могу, но это явный прогресс по сравнению с летом прошлого года. Пока ворочался на земле, пытаясь встать на ноги, шестеро фрицев, попрыгав следом, пинками и тычками придали мне направление в сторону большой мазанки. Вообще, все вокруг было похоже на зажиточный хутор. Штук пять домиков, несколько больших сараев и масса деревьев. Пахло, как и положено пахнуть в деревне. Подгоняемый резвящимися охранниками, взлетел по крыльцу и очередной раз приложился головой. На этот раз о дверь, что вызвало приступ хохота у немчуры. Ну, это понять можно. Отходняки у них после боя. Живые остались, да еще и пленного отловили, чего ж не радоваться? В мазанке меня уже ждали. Сухой, подтянутый обер-лейтенант с вытянутым крысиным лицом и какой-то хмырь, явно из местных. Причем этот хмырь был настолько похож на Сталлоне, что я, раззявив рот, потрясенно вылупился на него, за что заполучил еще раз по почкам от вездесущего Генриха. Пунктуальные солдаты выложили на стол перед обером все, что натырили у меня по карманам. Включая пачки денег, инстинктивно заныканные мной у денежного языка. Потом все очистили помещение. Остались только лейтенант, переводчик и двое конвоиров. А после этого начался допрос. Сталлоне был за переводчика. Переводил он, правда, своеобразно. Через каждые несколько фраз обязательно добавлял от себя хвалу Гитлеру-эфенди. Вот же хорек — липкие лапки! Ты еще офицера в задний карман лобзни, для полного счастья. Смотреть на лебезящего Рембо было неприятно. Еще очень сильно затекли руки, туго стянутые веревкой. А беседа с фрицами текла своим чередом… В начале допроса я несколько покочевряжился, за что был слегка бит. И вот теперь просто горел желанием сотрудничать с властями.