Гарет Пауэлл - Свет невозможных звезд

— Вот почему нам так необходимо доставить тебя на Вторую городскую, — продолжала София. — Потому что, если ты сумеешь управлять тарелками так же ловко, как теми кораблями, для нас, может быть, еще есть надежда.

Я сквозь туман тошноты взглянула на нее.

— Мы выберемся из этой заварухи?

Она положила ладонь мне на макушку и улыбнулась:

— Кое-кто может выбраться.

— Только кое-кто?

Я обвела глазами рубку. Гант настороженно, озабоченно разглядывал меня — с облегчением, что я очнулась, и опасаясь, что я еще могу выкинуть.

— Нас всего трое осталось, — сказала я.

Улыбка Софии погасла.

— Извини, милая, — покачала она головой. — Ты, видимо, не поняла. Я сказала, что кое-кто из нас может спастись, подразумевая человечество.

— Ох… — вырвалось у меня.

Гант шумно сглотнул и причмокнул губами.

— Расисты, — буркнул он.

София на него не смотрела.

— Видишь ли, тарелки — не только то, чем кажутся. — Она снова погладила меня по голове. — Не просто места обитания. Это не брошенные очажниками города. Очажники терпеть не могли городов.

Ее теплая рука утешала и успокаивала меня. Я снова почувствовала себя ребенком, перед глазами встал образ покойной матери.

— Тогда что же они такое?

— Космический корабль.

— А на вид не скажешь, — пробормотал Гант.

— Все они — детали космического корабля, только без скрепляющего их корпуса, — обратилась к нему София. — Хотя их воздушную оболочку, пожалуй, можно назвать подобием корпуса. Если ты настаиваешь на точности.

Я помотала головой, силясь разогнать туман в мыслях.

— Не понимаю.

София отняла руку и отступила от меня. Она коснулась сохранившей работоспособность панели управления, вывела изображение тарелок.

— Это спасательные шлюпки, — сказала она. — Нарочно изготовленные в такой загадочной форме для привлечения молодых рас — чтобы в случае повторной атаки Кинжального флота на них оказалось готовое к эвакуации население.

Я тронула пальцами подвеску на шее:

— А это?..

— Часть пароля. Она не должна была покидать систему тарелок, но твой отец бывает порой таким болваном. Он вообразил, что надежнее будет хранить ее где-нибудь подальше.

— И потому отдал моему сводному брату?

— Говорю же, болван.

Я поднесла камень к свету.

— Что он делает?

— Работает ключом. Открывает доступ к двигательным мощностям тарелок.

— Через меня?

— Это твое предназначение. Интрузия встроила в тебя способность взаимодействовать с техникой очажников. Тебе решать, как распорядиться этой силой. Можешь использовать их технику, а можешь разбить вдребезги.

Я пошевелила пальцами.

— Понятно.

— Надеюсь, что понятно, потому что на тарелках несколько миллионов человек ждут твоего решения — жить им или умирать.

Поврежденный корпус «Тети Жиголо» походил на полдюжины других дрейфующих без движения грузовиков, виденных мною за прошедшие годы. В пробоины вырывались воздух, вода, другие жидкости. В жестком вакууме они застывали кристаллами и ярко блестели в лучах далекого солнца.

Подобно многим старинным коммерческим судам, «Тетя Жиголо» использовала для движения в гипере устаревшую систему — заряженные электричеством крылья, — при виде которых «Злая Собака» хоть и назвала их «своеобразными», но скрыть презрения не сумела.

— А это что за полоски? — спросила она. — Хоть капля самоуважения осталась у этой выжившей из ума развалины?

Она оделась по умолчанию — белая рубаха с черным галстуком — и выглядела сегодня совсем бесполой.

— Будь с ней повежливей, — попросила я.

— Я всегда вежлива! — надменно фыркнула она и предпочла не заметить мою приподнятую бровь.

— Просто сообщи им, что мы на подходе и скоро их снимем.

— Есть, капитан!

— Кстати, куда подевался «коммодор»?

«Злая Собака» скроила смущенную рожицу.

— Тогда у тебя было больше одного корабля.

Она произнесла это так просто, что я могла бы и не заметить скрытую в словах грусть — грусть, о которой я не знала, которую она до сих пор скрывала от меня.

— Ты знаешь, я не просила «Адалвольфа» прикрывать отступление.

— Знаю, — вздохнула она. — Я пробовала его отговорить.

— Извини.

— Ты не виновата, — пожала она плечами. — Он всегда хотел погибнуть в сиянии славы.

Аватара демонстративно откашлялась и продекламировала:

По всему небу читались тепловые следы двигателей. Отовсюду, куда ни глянь, к нам стекались белые корабли-кинжалы. Я велела «Злой Собаке» подстроиться к раненой «Тете Жиголо» и, пока шла стыковка шлюзов, влезла в старый громоздкий скафандр. Зашипел воздух, давление уравнялось. Через открывшийся люк я вступила на борт пострадавшего корабля. Меня встретила молодая женщина. Один глаз карий, другой голубой. Белые волосы на одной половине головы обриты почти под корень, а в ухе пиратская золотая серьга.

— Я Корделия Па, — сказала она. — Это корабль моего отца.

Я подняла щиток шлема.

— Где же он?

— Его забрала Интрузия.

— Кто здесь командует?

— Я.

На вид ей было слегка за двадцать, но взгляд делал ее много старше, а исходившая от нее ярость словно утверждала, что эта девушка готова смести все, что поставит у нее на пути мироздание.

Я заглянула в коридор за ее плечом и сказала:

— Ваш сигнал бедствия подписан «София Никитас».

— Да. Хотите с ней познакомиться?

— Непременно хочу.

— Идите за мной.

Она провела нас в глубину старого грузовика. Я тяжело топала по палубе, проклиная перестраховку, заставившую меня напялить скафандр. Передвигаться в нем было далеко не просто — но ведь корабль терял атмосферу, и я имела основания опасаться внезапной катастрофической разгерметизации. В Доме меня приучили готовиться к худшему.

Коридор освещался красными аварийными лампами. Местами было совсем темно, но Корделия и эти участки проходила с уверенностью человека, прожившего в таких условиях чуть ли не всю жизнь. Глядя в ее прямую спину, я догадывалась, что она могла бы обойти корабль с завязанными глазами.

«Тетя Жиголо» получила обширные повреждения, и нам пришлось огибать два заблокированных отрезка коридоров. Все же в конечном счете, после долгих виляний и обходов, мы вышли в общее помещение. Посреди него, рядом с маленьким, похожим на лягушку существом я увидела Софию Никитас.

Она выглядела как на неоднократно просмотренных мной записях. Может, лицо стало чуть старше, постарело от забот, да волосы белее, чем на старых снимках, а в остальном она почти не изменилась за минувшее столетие.