Артём Мичурин - Еда и патроны. Прежде, чем умереть

Спешившись метров за тридцать до искомого вдохновения, мы разделились и двинули в его сторону по разным сторонам от дороги. Пеленгатор пеленгатором, а перестраховаться не помешает. Не каждый день выслеживаешь тех, кому удалось тебя ограбить и ещё бог знает что сделать, пока ты находился в бессознательном состоянии. Я почти порадовался частичной потере памяти. Сделаю ли я с ними то же, что промелькнуло в моём воспалённом мозгу, когда эти двое окажутся в моей власти, обездвиженные и беспомощные? О нет. Хоть некоторые и считают меня импульсивным, я, всё же, предпочитаю не цепляться за первую пришедшую в голову идею, какой бы симпатичной она ни казалась. Получив желаемое, я возьму паузу, как следует подумаю, и, уверен, первая идея отпадёт сама собой, не в состоянии конкурировать с дьявольски изощрённым планом по выводу этих двух особей из мира живых, который обязательно родит мой творческий и в чём-то даже гениальный ум. О, как же приятно будет над этим размышлять, перебирать варианты, возможно, немного импровизировать в рамках избранной концепции. Ух! Аж мошонка сжимается от предвкушения. Но пока у нас была только брошенная телега и...

Я вскинул руку со сжатым кулаком и, убедившись, что Ольга видит, повёл соединёнными большим и указательным пальцами влево.

Тонкая стальная проволока тускло поблёскивала в пучках сухой заиндевевшей травы. Она тянулась метра на четыре по обе стороны от умело замаскированной ПОМЗ-2м и заканчивалась на колышках, присыпанных дёрном. Тронь такую, и чугунная рубашка адского сюрприза превратит твои ноги в рагу. А может и вообще не задеть, как повезёт. Однажды я наблюдал любопытную сцену. Один не столь внимательный, как я, товарищ, попрал своей ногою похожую растяжку. Взрыв. Все замерли. Поворачивают головы и видят — этот минный трал стоит посреди облака дыма и пыли, смотрит на свои вполне целые ноги и ржёт. Радостно так ржёт, весело, ну повезло ему, фартануло на всю катушку. А позади прямая кишка из разорванной жопы выползает. Шок секунд через пять прошёл и... Честно говоря, второй раз я бы на такое смотреть не захотел. Нет, это было забавно, но с другой стороны... Смерть человека, истекающего кровью через раскуроченную задницу, сильно обесценивает сам этот сакральный момент, придаёт ему толику совершенно лишней комедийности, отчего расставание с материальным миром полностью лишается пафоса и приобретает неприятный вульгарный оттенок. Даже забивание свиньи имеет некоторый налёт ритуальности. А тут разорвало жопу, и до свидания. Ни тебе неба перед стекленеющими глазами, ни сосредоточенности на последнем вдохе, ни превозмогания, ни капли благородства, только животные вопли, поскальзывание на собственной кишке, грязь, вонь и кончина в абсолютно нелепой позе. К моему удивлению, никто его не пристрелил, стояли кружком и головами качали, мол, ай-ай-ай, как же неловко вышло, а такой ведь хороший парень был. А мне как бы тоже не больше остальных надо на него патроны тратить. Так он и кувыркался минуты три, пока не затих. Да, амнезия-амнезией, а такое из башки и пулей не вышибешь.

— Тут ещё одна, — сообщила Ольга, пока я аккуратно срезал первую растяжку.

— Проволоку побереги, сгодится.

Сама телега оказалась без сюрпризов, если не считать кучи пустых банок, россыпи стреляных гильз и нескольких тряпиц со следами крови. Кровь была и на досках, относительно свежая.

— Хм, — растёр я между пальцами розовый иней, — похоже, экскурсия по Тольятти запомнилась не только нам.

— Уберу машину с дороги, — положила Ольга в телегу обмотанную проволокой мину. — И надо будет тебе повязки сменить. Другого случая может не представиться.

Я оглянулся и, прикинув, что в случае вероломного бегства, сумею как следует полить ушлую суку свинцом, кивнул:

— Давай. Осторожнее там.

Но на сей раз мои опасения не подтвердились. Ольга заехала за придорожные кусты и достала из багажа аптечку:

— Раздевайся, садись, — кивнула она на колесо.

— Хм, прямо как в больничке, — скинул я плащ, снял разгрузку и быстро стянул свитер. — Чёрт... — проделать то же самое с рубахой не получилось, пятно засохшей крови припаяло её к бинтам.

— Дай я, — нежно взяла Ольга меня за плечо и, полив на пятно из фляги, разодрала ссохшиеся тряпки. — Будет немного больно, — разрезала она бинты. — Не знаю, зачем я это говорю. Ты же почти нихрена не чувствуешь, — резким движением сорвала она марлевый тампон с раны, и облила ту спиртом из склянки, после чего повторила процедуру со спины.

— Жить буду?

— Уже зарубцовывается.

— Хорошая наследственность.

— Да, — принялась она накладывать свежий бинт. — Если бы не она, ты бы с Урала не вернулся. А может быть и...

— Что?

— Не крутись.

— Нет, серьёзно. Что ты хотела сказать? Может быть, и не пришёл бы туда никогда?

— Какой смысл это обсуждать? Что случилось, то случилось.

— Знаешь, мне не перестаёт казаться, что ты пытаешься привить мне чувство вины.

— Брось, я просто...

— Нет-нет, ты в самый первый раз, когда я только очнулся, прогнала слезливую историю о безвременно почившей семье, и теперь вот снова педалируешь эту тему. Опыт подсказывает мне, что такая настырность неслучайна. Подобным образом поступают, когда пытаются внушить желаемое объекту, обладающему отнюдь не выдающимися интеллектуальными способностями. И — чтобы ты понимала — меня возмущает не сам факт этой попытки внушения, а то, что ты держишь меня за кретина.

— Это вовсе не так, — движения Олиных рук, утратили былую лёгкость и приобрели несвойственные уверенному в себе человеку резкость движений. — Ты на ровном месте создаёшь проблему.

— Неужели?

— Именно.

— Ладно, как скажешь. Но запомни вот что — даже если мне начисто мозги отшибёт, апеллирование к моей совести будет последним в ряду твоих разумных решений. Если я выразился слишком витиевато, сформулирую проще — поступишь так ещё раз, и я тебя убью.

Ольга замерла и сделала несколько глубоких вдохов. Очень тихих, но я-то услышал.

— Тебе всё понятно?

— Ясно и чётко, — кивнула она.

— Да перестань! — легонько пихнул я её локтем. — Купилась что ли?! Ха! Точно купилась! Нельзя так, Оленька. Тебя же кто угодно на испуг может взять.

Ольга насупилась, задышала громко и прерывисто, краснея на глазах:

— Ты...

— Что?

— Ты — не кто угодно, — процедила она, изо всех сил стараясь придать голосу твёрдости. — Не надо так шутить.

— А кто шутил? Бля! Опять! Когда ты уже перестанешь вестись?! Ладно-ладно, это в последний раз, обещаю. Никаких больше наёбок. Сказал — убью, значит, убью. Ну всё, хорош. Это уже перестало быть забавным. Ты всё испортила, зануда. Не делай, пожалуйста, такую кислую рожу. Знаешь, пока ты шароёбилась без меня по лесам и весям, твоё чувство юмора явно выбрало другой путь. Я вообще удивляюсь, как с такой серьёзностью ты смогла выжить. Нет, ну правда, принимать всю хуйню на веру — это верная дорога в мир паранойи. Что? Я говорю умные вещи, внемли и будь благодарна. Потому что иначе твоя мнительность сожрёт тебя изнутри. Тут всего два выхода — либо мысленно слать всё в пизду, либо моментально переводить источник беспокойства в неживое состояние. В нашем конкретном случае второе представляется труднореализуемым, поэтому шли всё в пизду. Ну-ка, давай.