Артём Мичурин - Еда и патроны. Прежде, чем умереть

— Что это? — приметил я невдалеке странный предмет, выбивающийся очертаниями из множества кочек и коряг. — Ну-ка стоп.

Ольга плавно затормозила, предварительно оглядев окружающую нас неверную твердь.

Я, вскинув «Бизон», навёл его на странную «кочку», но быстро опустил ствол:

— Дерьмо...

Метрах в тридцати правее посреди чёрной прогалины торчала лошадиная голова. Жижа добралась почти до ушей. Несчастная скотина задрала вверх морду и пускала ноздрями слабые струйки пара. Всё, на что она была теперь способна — раздувать ноздри и таращить глаза.

— Дай карабин, — протянул я руку, наблюдая эту невесёлую картину.

— Спятил? Тут звук чёрт знает на сколько разнесётся.

— Ничего. Пусть понервничают. Давай, — перевёл я взгляд на Ольгу, так и не получив требуемого.

— И не подумаю, — переложила строптивая сука СКС налево от водительского сиденья.

— Ты что творишь?

— Это ты что творишь? Хочешь всех в округе о нашем прибытии оповестить? Может, ещё салют дадим?

— Ладно, — вылез я из машины.

— Кол, не дури. Чёрт. Вернись, говорю!

— А если бы тебя так засосало? — положил я «Бизон» и машинально провёл ладонью по рукояти кинжала.

— Это всего лишь лошадь. Ты вообще не любишь лошадей.

— А ты — всего лишь человек. И я терпеть не могу людей.

На том и порешили.

Метров двадцать всё шло неплохо, я удачно перескакивал с кочки на кочку, и складывающаяся тенденция сулила мне успех, но...

Сука! Почему — ёбаныйврот! — в каждом деле случается это блядское «но»?

В очередной прыжок нога проскользнула и вместо твёрдой почвы оказалась по колено в жиже. Вторая не заставила себя долго ждать и тоже увязла, неудачно ища точку опоры. Я заскрёб руками по ледяной корке, но та моментально превратилась в осклизлую дрянь, расползающуюся под пальцами. А ноги с каждой секундой уходили всё глубже и глубже. Совсем скоро я лежал на груди, едва ли не зубами цепляясь за полужидкую грязь, а болото заглотило меня уже по пояс. Холод сковал поясницу, в то время как ноги погрузились в отвратительное тепло. И тут меня будто парализовало. Нет, я мог двигаться, но... не хотел. Впал в ступор. Чудное чувство, когда головной мозг понимает, что нужно ползти вперёд, а спинной говорит: «Брось. Зачем тебе это? Смотри, половина тебя всё ещё снаружи. Ты дышишь. Твоё сердце бьётся и органы не отказали. Что ещё надо? Просто, зафиксируйся. Замри, не шевелись, не стремись, не желай, не думай».

Мой взгляд сфокусировался на лошадиной голове в десятке метров. Она всё так же торчала над трясиной, не сменив положения ни на миллиметр. И только её левый глаз — светло-карий, с этим жутким горизонтальным зрачком — повернулся в мою сторону. И в нём не было ничего — ни сочувствия, ни благодарности, ни даже страха. Он смотрел будто сквозь меня, на что-то позади...

Должно быть, ступор на время отключил мне слух, потому как подкативший багги я заметил только благодаря брызгам грязи в рожу.

— Хватай! — прилетела вслед за грязью мне в лоб пряжка ремня, ну, и сам он, намотанный противоположным концом на запястье Ольги.

Я обеими руками вцепился в спасительную кожаную ленту и потащился на пузе за медленно отъезжающей от трясины машиной.

Должен сказать, это было довольно унизительно. Мало того, что меня словно беспомощного слабака выволокли из грязи, так ещё и пряжкой в лоб! Зуб даю — она сделала это не по неосторожности, а абсолютно хладнокровно и со злым умыслом. Чёртова стерва! Это насколько же нужно быть циничной, чтобы самоутверждаться за счёт попавшего в беду напарника?! Уму непостижимо.

— Кол, — склонилась Ольга надо мной, лежащим возле колеса и утирающим грязь с рожи, — ты упрямый самовлюблённый мудак.

— Самовлюблённый? — спросил я, будучи несколько озадачен такой характеристикой.

— Более самовлюблённых ублюдков не знаю.

— Ты мне пряжкой в лоб засветила, — сел я на землю и потёр ушибленное место.

— Что?

— Пряжкой, — указал я на увесистую серебряную херню. — Могла бы и поаккуратнее. Да?

Ольга засопела и, хмыкнув, обиженно поджала губу:

— Знаешь, что я могла бы? М? Бросить тебя тут! В компании этой клячи, которая тебе, похоже, дороже нашего дела. Какого хера, Кол? Нахуй ты туда полез?

— Хотел скотине страдания облегчить, — развёл я руками.

— Зачем?

— Сам не пойму. Будто дежавю какое-то.

Ольга вопросительно нахмурилась, мило сморщив носик.

— Ну, будто приключалась уже со мной такая херня. Я как эту голову над болотом увидел, аж тошно сделалось. Не знаю почему, не спрашивай, — я встал, кое-как отряхнулся и упал в пассажирское кресло. — Поехали уже.

— Тебе бы обсохнуть не помешало. Сменное бельё есть.

— Вот до того берега доберёмся, низинку найдём, там и обсохну.

— Как знаешь, — плавно пустила Ольга нашего железного коня вперёд.

Форсирование заболоченного Сока заняло у нас ещё не меньше часа, за которые я продрог до костей. Уверен, это была месть. Вместо того, чтобы прибавить газу и проскочить опасные участки на скорости, чёртова перестраховщица закладывала крюк за крюком. Я бы взял управление на себя, да все конечности тряслись, как у эпилептика. На твёрдую землю вы выбрались уже затемно. Ольга спрятала машину в овражке и развела костёр.

— Пе-ллл-енга-ттт-ор прове-ррр-яла? — отстучал я зубами.

— Да, всё те же семь километров.

— Сссука.

— Они не двигаются. Нагоним утром.

— Нннет. Согреюсь и двинем.

Ольга бросила в огонь ещё несколько веток, после чего села рядом и положила мне голову на плечо:

— Надо поспать.

— Не время сейчас...

— Мне надо поспать, Кол, — повторила она мягко, но безапелляционно. — Дежуришь первым. Да?

— Угу, — кивнул я после непродолжительной внутренней борьбы, чувствуя, как по левому плечу разливается тепло.

— Наверху две растяжки, — пробормотала Оля в полудрёме. — Если вдруг решишь подняться...

— Увижу.

Странное дело, но именно сейчас эта незнакомка, всеми силами пытавшаяся внушить мне чувство привязанности, показалась действительно небезразличной. Что-то неуловимо знакомое было в этой близости, что-то... искреннее. А может всё дело в том, что она спит. Спящие люди всегда кажутся лучше, чем они есть. Такие податливые, умиротворённые, молчаливые. Лучше, пожалуй, только трупы.

Наш догорающий костёр потрескивал берёзовыми углями, Ольга мирно сопела на моём изрядно затёкшем плече, небо мало-помалу светлело. Но будить не хотелось. Я посидел бы ещё часок, но...

— Тщ-щ-щ, — зажал я Оле рот ладонью, чтобы не заорала спросонья. — У нас гости.

Вытаращенные на меня глаза вернулись в привычные орбиты, и Ольга кивнула, давая понять, что окончательно вернулась из царства Морфея.

— Там, — кивнул я за плечо. — Один. Метров двадцать.