Артём Мичурин - Еда и патроны. Прежде, чем умереть

— Пустеем, — постучал Стас ногтем по датчику топлива. — Как бы не заглохнуть посреди дороги. Надо было брать две бочки, а лучше три.

— Три — лучше двух, два — лучше одного, запиши, — толкнул я локтем задремавшую Ольгу.

— Что? — вздрогнула она и схватилась за «Бизон».

— Эта мудрость должна быть увековечена, ради наших потомков.

— Каких ещё потомков?

— Я думал, ты спросишь «Какая мудрость?».

— К чёрту мудрость, просто скажи, что не хочешь от меня детей.

— Кошмар приснился?

— Где мы сейчас?

— Судя по тем гнилушкам, только что проехали мимо Спасска. И это значит, — встряхнул я карту, — что мы примерно в пятидесяти километрах от Нижнего Ломова — прекрасного русского города, славящегося... Не знаю чем, может, самогоном и блядями на перевалочном пункте, я надеюсь.

— А я надеюсь, что там есть солярка, — пробурчал Станислав. — На самогоне мы далеко не уедем, а на блядях тем более.

— Не скажи, имею опыт эксплуатации гужевых женщин, и вполне успешный. Правда, тогда лежал снег, и они тянули сани, но такими темпами...

— Не нравятся темпы, можешь сменить меня за рулём. Посмотрим, как ты помчишься по этим буеракам.

— Сбрось-ка газ.

— Да я и не прибавлял, больно надо перед тобой выёживаться.

— Сбрось, сказал! — протёр я рукавом запотевшее стекло и вгляделся в туманную даль. — Чёрт...

Звук выстрела СВД проник в кабину через долю секунды после того, как на лобовухе образовалось кружево трещин с дырой по центру. Подголовник водительского кресла взорвался набивкой, приняв энергию пули на себя вместо шоферской башки, которая, следуя за отпихнутым мною туловищем, качнулась влево.

— К бою!!! — проорал я, сам не знаю зачем, и вывалился из пошедшего юзом грузовика, повторяя только что совершённый Стасом кульбит. — За колёса! За колёса все!

Машина скользила по грязи, всё сильнее разворачиваясь правым бортом к линии огня. Оставшаяся в кабине Ольга упала на сидушки и поползла к водительской двери осыпаемая брызгами стекла.

— Живее! — выдернул я её наружу, ухватив за руки.

К СВД присоединился ПКМ. Деревянные борта затряслись, прошиваемые короткими очередями, но Павлов со своим питомцем уже успел перебраться за заднее колесо. Дорожная грязь под днищем остановившегося ЗиЛа взвилась чёрными фонтанами. Метко пущенная пуля высекла сноп искр из капота.

— Бля! — вернулся Станислав в укрытие, предприняв не слишком успешную попытку оглядеться, и тронул шею, только сейчас заметив поток крови из потерявшего мочку уха. — Что делать будем?!

— Разбегаться по флангам, иначе нас возьмут в клещи! Ольга, Павлов — правый! Я, Стас — левый! Одновременно! Пошли!

На четвереньках, помогая себе руками не ударить в грязь лицом, я сорвался в секунду назад обозначенном направлении и, как заяц под прицелом охотника, сиганул в придорожные кусты.

Удивительная штука мозг, навернув изрядную порцию адреналина, он становится гораздо расторопнее, даже у примитивного человека, не говоря уж обо мне. И, тем не мене, о притуленной промеж дивана и водительского кресла ВСС я вспомнил только когда зашлёпал пустыми ладошками по грязи, а вот ушлый Станислав, покидая кабину под внезапным давлением внешних факторов, каким-то хуем умудрился выдернуть свой «калаш». Обидно.

Чутьё меня не подвело, едва бренное тело попрало собою первозданную растительность, над головой засвистели пули, присланные второй группой организаторов торжественной встречи. Должно быть, они рассчитывали, что мы дадим задний ход, не покидая машины, такую горе-мотопехоту даже самый рукожопый стрелок с обочины без труда нашпигует свинцом. Не тут-то было, суки. Теперь поглядим, кто кем поживится.

Раж проснулся, и он не заснёт голодным. Гипервентиляция бодрит лучше любой дури. Я бегу по лесу, уклоняясь от лениво рассекающих туман пуль. Их тёплые шлейфы можно пощупать, окунуться в них лицом, но на милые глупости нет времени, этот воздух слишком хорош, чтобы им дышало столько пар лёгких. Я лечу в тумане, сквозь туман, я и есть туман...

Передо мной трое. Автоматы в их руках горячи, от стволов валит пар. Ноздри втягивают не успевший развеяться сизый дым бездарно сожжённого пороха, пальцы нервно трут дерево рукоятей и цевья, языки облизывают сухие губы. Взгляд одного из троих на мгновение фокусируется на мне, и страх застывает в стекленеющих глазах. Туман становится алым, напитываясь новой влагой, бьющей из вспоротой артерии. Я слышу, как втягиваемый воздух свистит в лёгких второго, что стоит рядом, но этому воздуху не суждено выйти наружу криком. Мой клинок пробивает левую лопатку, и украденный у природы газ возвращается расфасованный в кровяных пузырях. Третий жмёт на спуск, жёлтые всполохи вырываются из ствола, опаляют терзаемое пулями тряпьё двух ещё не упавших трупов. Свинец проходит сквозь них, не чуя преграды. Куртки взрываются пером. Белое и красное разлетается повсюду, словно чахоточный харкнул на одуванчик. Стрелок визжит как свинья, визжит и давит на спусковой крючок, даже тогда, когда пустеет магазин, и затвор открывает дымящееся окно экстрактора. Пальцы побелели, впившись в автомат, мокрота пылью хлещет из раздираемой глотки, покуда холодная сталь не погружается в мясистую заросшую бородой шею. Совсем немного, лишь обозначить намерения.

— Сколько? Где?

Слова даются мне с трудом, я не узнаю свой голос, но его звуки — скрипучие и надрывные — достаточно убедительны, чтобы получить незамедлительный ответ.

— Двое впереди, двое справа, не уб... — скороговоркой тараторит стрелок, расходуя оставшийся газ в лёгких.

Он не вдохнёт нового, никогда больше. Сталь продолжает погружение, и недоношенные слова, нежеланные, зачатые без любви, покидают его рот бурлящим алым выкидышем.

Справа выстрелы. Разберутся без меня, я спешу назад, туда, откуда прилетела первая пуля. Этот снайпер хорош, он умрёт последним, ощутив всю полноту своей исключительности.

— Прикрой! — кричу на бегу Стасу, он едва замечает, но устремляется следом, так медленно...

Поперёк дороги бревно, метрах в двухстах от грузовика. Сошки ПКМа обдирают кору, нервно ёрзая. Пулемётчик трогает снайпера за плечо, ему есть, что сказать. Я не разбираю слов за шумом собственного дыхания, но снайпер явно не согласен, он водит головой из стороны в сторону, едва оторвав глаз от резиновой накладки окуляра. Пулемётчик настойчив, он больше не слышит выстрелов, не видит своих людей, и это его не радует. Он хочет уйти, нестерпимо хочет. Захожу им за спины. Десять метров. Пулемётчик встаёт. Пять метров. Поднимает ПКМ за ручку переноски. Два метра:

— Нахер всё.

Один. Наши взгляды пересекаются, мы оба понимаем, что случится дальше. Ствол ПКМа взмывает вверх, пламегаситель утыкается под нижнюю челюсть, большой палец моей руки ложится на спусковой крючок. Отдача сотрясает массивное тело пулемёта, дуло ёрзает вдоль шеи, пять выстрелов веером. Первая пуля входит в голову справа от кадыка. Избыточное давление взрывает содержимое черепа, проникающие следом пороховые газы заставляют плоть светиться. Правая часть лица приходит в движение вместе с перемещающимися разрушенными костями, лоб плывёт, скула опускается, хлещет изо рта, носа, уха, лишившейся яблока глазницы, а потом шапка улетает в хмурое осеннее небо. Это красиво — шапка-ракета, оставляющая шлейф из крови, мозга, ошмётков скальпа, кусков черепной коробки и брызг гнойного гайморита. Вторая пуля ложится под язык, щёки вспыхивают изнутри, верхняя челюсть распадается на множество фрагментов, нос отлетает в сторону, сальные прилипшие ко лбу патлы вздымаются вместе со лбом и отправляются догонять шапку. Третья пуля восстанавливает милую природе симметрию, практически уничтожая левую половину головы. Окровавленный лоскут, кое-как связывающий остатки нижней челюсти, немного лица и левое ухо, ложится на плечо, будто опущенный ворот.