Анна Ветлугина - Свидетели Чистилища [litres]

Сидеть снаружи и ничего не делать, когда у тебя за спиной комбинат в таком неоднозначном положении, оказалось тяжко. Ну хоть выстрелы оттуда не раздаются, уже хорошо. И все равно я ерзал и нес всякую чушь, как сам себя ни одергивал.

– А волки у них, Жор, растениями питаются! Борщевиком. Я сам видел! Неужели и впрямь травоядные, как думаешь?

Мимо нашего укрытия на расстоянии тридцати шагов как раз проплыла фигура «свидетеля» в балахоне – с востока на запад, в сторону Могильника староверов и монастыря. На востоке по-прежнему горланили песни, даже вроде гармошка играла. Брат выдержал паузу, нервно поглядывая на крысоеда, встряхнулся.

– Да какие травоядные, Кир, о чем ты? В лесу зайцев-кроликов полно, может, и еще какой живности. Людьми они не питаются – вот это факт. А так – хищники, какими и до Катастрофы были.

– Но я своими глазами видел, как они борщевик жрут! Выдергивают с корнем и начинают стебель грызть, как косточку. И в монастыре этот борщевик культурно и централизованно выращивают – я думаю, специально, чтобы мутантов подкармливать.

– Вот тут ты прав. Только дело не в борщевике, а в том, что внутри стебля.

Я помолчал, подумал.

– А что там может быть внутри? Сердцевина какая-то особая?

– Ящерицы, Кир. Самые обычные ящерицы. Ну то есть самые распространенные. Обычными-то они быть, скорее всего, перестали еще в первые годы.

– Не понял! – помотал я головой. – В смысле, ящерицы живут в стеблях?!

– Яйца они там откладывают. Они же раньше как? Рыли норки. А после Катастрофы где ты норку выроешь, если вся земля токсинами пропитана? Даже вокруг монастыря, надо думать, вначале «жарко» было. А размножаться как-то нужно. И тут эти пресмыкающиеся обнаружили, что в стеблях уже есть готовые норки – стебли-то полые внутри. Еще и микроклимат подходящий – темно, влажно, и сок такой сладкий по капиллярам течет. Только сок тот с секретом – ящерицы от него в наркотическую спячку впадают. Выдавят из себя пять-шесть яиц – а обратно вылезти уже не могут, засыпают в полном блаженстве, а потом так и врастают изнутри в ткани растения. Ну и борщевик, надо думать, какие-то полезные для себя вещества из их трупиков вытягивает, потому что, если посмотреть, эти ящерицы внутри ствола вяленую воблу напоминают, буквально мумифицируются. А к концу сезона, когда растение высыхает, его сок уже перестает быть опасным для вылупляющихся из кладки детенышей.

– Охренеть! – выпучил я глаза. – То есть для волков лакомство не сам борщевик, а сушеные ящерицы-паразиты!

– Типа того. А в монастыре намеренно высаживают этих трехметровых монстров, чтобы проще было собрать «урожай» и зимой подкармливать своих серых друзей.

– Ты это как узнал вообще?

– Симеона порасспрашивал. Слушай, не нравится мне все это! – завозился Жора. – За полчаса уже четвертый «свидетель» мимо нас проходит. А если и по другим улицам тоже?

– Может, с праздника возвращаются домой? Сколько ж там выплясывать можно, да еще и под такой скудный репертуар? Я бы на пятом повторе рехнулся.

Действительно, прислушавшись, можно было расслышать либо «Катюшу», либо «Калинку-малинку», либо «Подмосковные вечера», либо «Но любимое есть Куровско-оое…» . И так по кругу.

– Кир, а не кажется ли тебе, что нас тупо водят за нос?

– Да как? Ты же сам слышишь – гуляют, песни распевают. Никаких тебе взрывов, никакой стрельбы. Даже если бы там какие-нибудь бесшумные ниндзя шуровали, неужели ты думаешь, что народ спокойненько наблюдал бы, как соседей вырезают, и продолжал бы орать гимн Куровского?

– Мнится мне, Кир, что это отвлекающий маневр. Настоящие «увеселительные мероприятия» не там проходят.

– А где же?!

– Ну-ка, давай прокатимся до монастыря!

– Легко, – пожал я плечами. – Заодно вернем мой резиновый костюм, который эти эльфы ушастые отобрали. И автомат, кстати, тоже. Дашь порулить?

– У тебя водительских прав нет, так что становись за пулемет, братишка, – ухмыльнулся Жорка.

– У меня и разрешения на ношение оружия нет, но тебя же это не останавливает? – проворчал я, однако послушно полез в салон «хаммера», чтобы через минуту высунуться из люка с поворотной турелью.

Урсуле второй раз в жизни пришлось выйти одной против стаи – именно стаи, потому как чувствовалось в этой группе людей в балахонах что-то дикое, хищное, звериное. И интуиция подсказывала немке, что эта стая вряд ли прочтет ее мысли и проникнется, проявит милосердие, как в свое время волк по имени Вольф. Но что делать, если здесь и сейчас, в месте, напоминающем Стоунхендж, она была одна-одинешенька?

– Что вы хотеть? – проскрипела она, от волнения снова сбиваясь с относительно чистой русской речи на дурацкий акцент.

– А чего нам хотеть? Кушать мы хотим. Огурчики-помидорчики. Да и все остальное.

– Мы выращивать больше, чем надо, – кивнула немка. – Давайте делать торговлю. Zusammenarbeit. Сотрудничать.

– Да ты никак шутишь?! – рассмеялся полноватый мужчина в центре группы и откинул капюшон.

Харитон. Главный из большого Могильника. Почему он в льняных тряпках, которые обычно носят Свидетели Чистилища? Он тоже подвергся влиянию Божены, вдовы Гжегожа, и Матвея, ее теперешнего мужа?

– Зачем нам с вами сотрудничать, ведьма ты нерусская? Вы, вон, с мутантами сотрудничайте, у вас это хорошо получается. Только подальше отсюда. Мы свое пришли забрать, нам товарообмен ни к чему.

– Свое?

– Ну а как ты хотела? Это же земля наших предков, эти домишки наши бабки-дедки строили, в этом храме наши родители молились.

– Во времена твоих родителей тут была лечебница… как это?.. психушка! – огрызнулась Урсула.

– Ну, как бы там ни было, – пожал плечами Харитон и через голову стянул балахон. То же проделали и остальные пришедшие люди, и у каждого под бесформенной одеждой оказалось оружие. – Видишь – мы тут День города празднуем, и чужие нам, исконным жителям Куровского, на празднике не нужны. И вообще не нужны. Мы не имеем ничего против тебя и твоих друзей. Если вы спокойно соберетесь и уйдете – мы никому не причиним вреда.

– Уйдем? – растерялась Урсула. – Но куда? Мы спаслись от Войны в Могильнике, но нас прогнали оттуда через три года, потому что мы были чужими. – Она заметила, как по тропинке к ним со стороны Куровского приближается новая группа в льняных одеждах, а между стволами мелькают еще несколько силуэтов. – Тогда мы спаслись здесь. Мы привели в порядок жилища и обустроили быт… Мы жили здесь семнадцать лет! И вы снова хотите нас прогнать? Но за что?

– А ты забыла? – вдруг донесся певучий голос с тропинки. – Забыла, за что вас прогнали из убежища? Забыла, что ты сделала с моим мужем?

– Божена!

– Я уж думала, не получится рассчитаться с тобой, немецкая гадина, но Бог услышал мои молитвы.