Гарри Гаррисон - Крест и король

— На севере, — показал Бранд, — где граничат Норвегия и Швеция, рядом с Холугаландом, откуда я родом, земля так сурова, что невозможно вырастить ни рожь, ни ячмень, ни даже овес. Свиньи умирают от холода, а коров приходится всю зиму кормить в хлеву. Там в шатрах из шкур живут финны, у них нет лошадей, они кочуют со стадами северных оленей. Мы берем с них дань, Finnskatt. Каждый должен раз в год расплатиться с нами шкурами, мехами, пухом. Они живут охотой и рыболовством, поэтому им нетрудно выполнить свой урок. То, что финны добывают сверх дани, они продают нам, а мы сбываем здесь или везем на юг. Во всем мире короли одеваются в меха, добытые моими финнами, и цену за них дают королевскую! Но в первую очередь я покупаю масло и сыр. Ни один финн не доит коров, и ни один финн не в силах отказаться от чашки молока. Это обмен выгодный.

«Выгодный для вас, — подумал Шеф. — Нелегко, должно быть, собрать такую дань».

По окончании торгов он прошел туда, где решались судебные дела, где люди собирались в группы, стояли в полном вооружении, опираясь на копья, выслушивали, что говорят друзья и советчики, а также мудрейшие из их округа. Законы в Гулатинге были суровые, но мало кому известные, поскольку их никто не записывал. Обязанность мудреца — выучить наизусть как можно больше законов, а то и кодекс целиком, если ты намерен на всю жизнь стать судьей, и объявлять их тяжущимся. Последние могли хитрить и увиливать, выискивать более подходящий к их случаю закон либо просто склонять к полюбовной сделке, но не могли просто взять и отвергнуть судебный вердикт.

Однако попадались и такие дела — соблазнение, изнасилование или похищение женщин, — в которых законы были ясны, но уж очень сильно накалялись страсти. За два дня Шеф несколько раз был свидетелем тому, как речи переходили в крики и звенели мечи. Дважды звали на помощь Хунда, чтобы промыть и перевязать раны, а однажды молчаливые люди увезли уложенный поперек лошади труп.

— Кого-то за это дело сожгут, — отметил Бранд. — Местный народ непрост: терпят-терпят обиду, а потом как-нибудь соберутся и подожгут дом. И убьют каждого, кто попытается выскочить. В конечном счете это действует даже на берсерков. Как говорится в саге:

На второй день Шеф бездельничал на солнышке, наблюдая, как Гудмунд азартно торгует две бочки соленой свинины, — его умением сбивать цену восхищались даже жертвы, истово клянущиеся, что никогда бы не поверили, что знаменитый покоритель монахов может так разоряться из-за какого-то ломаного пенни. Тут Шеф заметил, что всеобщее внимание отвлеклось на что-то другое, головы повернулись и народ устремился к камням судебного круга. Гудмунд осекся, выпустил ворот продавца, бросил деньги и последовал за толпой. Шеф торопливо догнал его.

— Что там? — спросил он.

Гудмунд изложил только что услышанное:

— Два человека хотят уладить свое дело по-ругаланнски.

— По-ругаланнски? А как это?

— Ругаланнцы все нищие, до недавних пор у них и мечей-то хороших не было, только сабли вроде твоей да топоры, как у дровосеков. Но все равно свое дело они знают. Поэтому когда ругаланнцы решают подраться, они не идут на площадку, огороженную ореховыми прутиками, и не делают настоящий хольмганг, в котором ты когда-то участвовал. Нет, они расстилают бычью шкуру и становятся на нее. Сходить с нее нельзя. Потом они разбираются на ножах.

— Это не кажется слишком опасным, — рискнул предположить Шеф.

— Первым делом они связывают веревкой свои левые запястья.

Место для таких поединков находилось в ложбине, что позволяло зрителям видеть происходящее со склонов. Шефу и Гудмунду достались места на самом верху. Вот разостлали бычью шкуру, вышли противники. Затем жрец Пути произнес напутствие, которого не было слышно наверху, и два норманна медленно сняли рубахи, оставшись в одних штанах. Каждый держал в правой руке длинный широкий нож, похожий на тесак, который носили катапультисты Шефа, но с прямым клинком и заточенным острием — не только рубящее, но и колющее оружие. К левым запястьям привязали кожаную веревку, позволявшую поединщикам разойтись на три фута. Каждый противник наполовину выбрал эту слабину и зажал веревку в кулаке, так что в начале боя левые руки соприкасались. У одного из них, молодого и высокого, длинные светлые волосы были прихвачены тесемкой на шее. Другой был лет на двадцать старше, лысый крепыш с выражением угрюмой злости на лице.

— Из-за чего они не поладили? — негромко спросил Шеф.

— Тот, что помоложе, обрюхатил дочь старого. Молодой говорит, она была согласна, а отец утверждает, парень ее изнасиловал в поле.

— А она что сказала? — поинтересовался Шеф, вспоминая подобные случаи из собственного судейского опыта.

— Не думаю, чтобы ее кто-то спрашивал.

Шеф открыл было рот для дальнейших расспросов, но понял, что уже не время. Последние фразы ритуала, формальное предложение уладить дело через посредников, но согласие было бы теперь позором. Два кивка. Законник торжественно покидает бычью шкуру, подает сигнал.

Мгновенно противники пришли в движение, запрыгали друг возле друга. Оскорбленный отец сделал выпад сразу при взмахе судьи, ткнул ниже связанных рук. Но в ту же секунду молодой норманн разжал кулак и отскочил назад, на всю длину своей половины веревки.

Отец тоже отпустил веревку и рванулся к ее концу, свисающему с запястья противника. Если бы удалось схватить, он бы мог притянуть юношу на расстояние вытянутой руки, а то и ближе, и зарезать его. Но чтобы нанести смертельный удар, нужно самому подставиться под такой же. При таком поединке нетрудно убить противника — если ты даешь ему возможность убить тебя.

Старик промахнулся, а молодой уже отступал назад, к самому краю шкуры. Внезапно он сделал выпад и полоснул по предплечью. Счастливый возглас при виде крови, ответная усмешка раненого.

— В этой игре поцарапать легко, — заметил Гудмунд. — Но царапины ничего не решают. Разве что потеря крови, если драка будет долгой — а такое редкость.

Один из соперников все время старался приблизиться и ударить ниже привязанных друг к другу рук, хватаясь и дергая за соединяющую их веревку. Другой не обращал на веревку внимания, держал дистанцию, стремительными взмахами полосуя руки и ноги противника, но следя, чтобы нож не застрял, не задержал его даже на мгновение.

Он слишком этим увлекся. Лысый норманн, весь в крови от дюжины мелких порезов, получил еще один — чуть выше левого бицепса. Но зато схватил левой рукой ударившую его руку, правую руку противника. Принялся яростно ее выкручивать, вопя что-то, — Шеф не мог разобрать слов в шуме толпы. Молодой норманн вскинул левую руку, безуспешно пытаясь в свою очередь захватить правую соперника. Но старик извернулся, пряча нож за спиной, и попробовал ударить снизу, потом сверху, не забывая выкручивать запястье врага.