Ирина Булгакова - Смертник

Вот так. Теперь Красавчик там, в мышеловке, ждет от нее помощи, и каждая минута приближает его к смерти. А она сидит в баре, помахивая белым платочком вслед уходящему поезду: время идет и никакого толку.

– Хороша Лялька, – Глухарь, наконец, развернулся и потянулся за бутылкой водки. – Вы ведь подружки. И как она, вообще? Я имею в виду в жизни? Такая же… горячая?

Да, они были знакомы с Лялей. Их познакомил Красавчик год назад, чтобы помочь Нике прийти в себя после того случая. Вот уж поистине: кого не любят мужики, того любят женщины. Лялька хорошо к нему относилась, однако предпочитала держаться подальше. Вполне возможно, что-то у них и было, но Ника не хотела знать ответа на этот вопрос.

Да, и в обычной жизни Лялька была такой же – брутальной и независимой. Но Глухарю об этом говорить не хотелось.

– Сколько он сможет продержаться в мышеловке? – спросила Ника, оставив его вопрос без ответа.

– Смотря, какая мышеловка, – без зазора совести пояснил Глухарь. – День. Два. Максимум пять. Кто это выяснял?

– Глухарь, – она вскинула на него больные глаза, – забудь про все. Что было, что будет. Помоги ему. Ты ведь человек. Тебе зачтется, – и добавила обреченно, ловя ускользающий, как рыба в проруби, взгляд. – В конце концов, меня проводи! Я пойду с тобой!

Минута, если не больше, он таращился на нее. Потом вдруг запрокинул голову, обнажив свободную от волос шею, и захохотал. Кадык заходил ходуном, в горле что-то булькало.

Ника машинально прижала пригревшуюся на боку кобуру. Неожиданно сильно, до дрожи, захотелось выхватить ПМ и разрядить весь магазин, все восемь патронов прямо в горло, колышущееся от смеха.

Будто вняв ее чувствам, Глухарь успокоился. Вытирая выступившие на глазах слезы, он хмыкал, вспоминая причину веселья.

– Баба в Зоне, – давясь от смеха, все повторял он. – Додуматься надо. Вряд ли во всей Зоне сыщется хоть одна. Я, конечно, не имею в виду мертвяков, оставшихся там от прежней жизни. Повести бабу в Зону… на подобное даже такой говнюк как Грек, и то не пойдет…

– Глухарь… – Ника и не заметила, как у стола возникли двое сталкеров, изрядно поднабравшихся, и, по всей видимости, разгоряченных стриптизом.

– Слышь, Глухарь, – тот, что был покрепче и потрезвее не отрывал от Ники прямого и откровенного взгляда. – Твоя девушка, Глухарь?

– Не-а, – пожал плечами Глухарь. – Не моя. Ничья теперь. Бери, если хочешь.

– И возьму. – Тот, что был пониже и пьянее, сделал шаг и положил тяжелую руку Нике на плечо. – Пошли, что ли. Имей совесть, девушка. Мы тут люди, между прочим.

– Убери руку, – медленно процедила она.

– Не слышу? – Сталкер наклонился к ней.

По-хозяйски лежащая на плече рука давила. Но более всего пугала духота, что стянула горло удавкой.

Той самой удавкой.

Ника не стала повторять дважды. Тяжело, вложив в удар всю силу, снизу вверх, как весь год отрабатывала на оранжевом боксерском мешке, что свисал с потолка в одинокой, оставленной без присмотра квартире, Ника ударила парня в лицо. Привычно заныли костяшки пальцев. В ушах как оценка три с минусом прозвучал голос Красавчика: "Завалила руку, завалила".

Парень всплеснул руками и непременно опрокинулся бы на спину, если бы его не поддержал друг. Тот соображал быстрее. Он усадил пострадавшего товарища на стул и медленно выпрямился. В светлых глазах застыло удивление.

– Могла бы просто объяснить, что не в настроении. – Развел он руками. – Зачем же сразу драться?

Ника не отвечала. Она осторожно, боясь повернуться к сталкерам спиной, отступала к двери.

В зале царил привычный шум. Никто не обращал внимания на возникшую ссору. Да и сколько бывало таких разборок за вечер, и не сосчитать! Возможно, ей так и дали бы уйти. Но тут окончательно взял себя в руки пострадавший. Взревев как раненый зверь, он вскочил на ноги. Отлетел к стене стул, потревоженный резким движением. Невзирая на предупреждающий жест товарища и соответствующие слова, по силе воздействия способные остановить собаку в прыжке "брось, да ну ее!", парень бросился к девушке.

Сталкер, так стремящийся расставить все точки над "и", успел сделать два шага. Ему в лицо, как та пресловутая точка уставилось черное дуло пистолета Макарова, наконец-то дождавшегося своего часа.

Ника сделала шаг назад, не забыв быстро оглянуться: никто теперь не достанет ее сзади. Она не сводила взгляда с лица поморщившегося в жестком прищуре сталкера. Из его разбитого носа капала кровь. Он шмыгнул носом, пытаясь остановить кровотечение. Добился лишь того, что кровь пошла сильнее.

Ника шагнула назад. Она видела, как непроизвольно дернулась у парня рука – видимо там, в наплечной кобуре лежал пистолет. Однако черный зрачок наставленного ему в лоб оружия задолго до этого случая приучил его быть покладистым. Когда от смерти отделяет секунда, мысли ясны, как никогда. Парень замер на месте, медленно разводя руки в стороны.

Ника не смотрела ему на руки – она смотрела ему в глаза. Там ясно читался страх: еще бы, остаться в живых после заброса и получить пулю от полоумной девчонки!

– Оставь ее, Хамса, – тихо, но внятно сказал протрезвевший Глухарь. – Будешь ты ее, – он добавил ругательство, – после Красавчика…

На них никто не обращал внимания, однако последнюю фразу расслышали многие. Смех заплескался в зале, соперничая с гулом голосов.

Под этот смех, сжимая в руках рукоять пистолета, Ника пятилась к выходу. В пропасть.

Ту самую, черную пропасть, что теперь, без всякого сомнения, отделяет ее от того, кто не так давно спас ей жизнь.

Где-то капала вода. Вполне возможно, что капала она и рядом. Но дотянуться взглядом до источника звука, терзающего барабанные перепонки, Красавчик не мог. Капля за каплей, как стук метронома, отсчитывали последние минуты его недолгой жизни.

Собственно, отчего же недолгой? Кому-то и двадцати лет хватило за глаза и за уши. А он, несмотря ни на что, тридцатник справил почти год назад. Выходит, кто-то решил, что ему достаточно. Там, на воле, все решает – на выбор: слепой случай, бог, судьба, провидение. Здесь нет ни того, ни другого. Зона – вот кто решает все. Именно "кто", потому что назвать ее "что" язык не поворачивался. И если до сих пор Зона щадила, то лишь для того, чтобы ударить больнее.

Красавчик поморщился от боли в спине. Удовольствие еще то – лежать на голой земле, подложив под голову тяжелый рюкзак. Нет, он не отказал бы себе в удовольствии полежать и на голой земле. И не только без рюкзака под головой, но и без рюкзака вообще. Да что там мелочиться: и голым, в крайнем случае! Без оружия, денег, без добычи. Но живым, мать твою!

Только не здесь, а в паре метров отсюда.

Зона решила, что хватит ему топтать землю. Она, стерва, отмерила срок. Сколько там осталось?