Ирина Булгакова - Рандом (СИ)

РАНДОМ

Посвящаю маме

- «Нельзя поверить в невозможное! – сказала Алиса.

- Просто у тебя мало опыта, - заметила Королева. – В твоем возрасте я уделяла этому полчаса каждый день! В иные дни я успевала поверить в десяток невозможностей до завтрака!»

Льюис Кэрролл «Алиса в зазеркалье»

Пролог

…А потом я сидела на крыше Исаакия. Под приливным дождем, под куполом, заслонившим небо тусклым золотом. Я сидела на железном мостике, свесив ноги в темноту. Струи дождя, скатываясь по гладким листам, падали мне на лицо, смывая слезы. Я чувствовала на губах только воду, лишенную вкуса - и это было к лучшему.

Я плакала первый раз после того, как все началось.

В узких окнах собора, прямо за моей спиной на подоконниках горели свечи. Их зажгла я. Самое странное, что меня продолжала пугать темнота. Словно она была виновата в том, что случилось. Подкралась незаметно, когда я спала, вырвала из моей груди живое настоящее, проросшее кровеносными сосудами знакомого до мелочей мира, равнодушно подбросила как мяч высоко в небо. А в пустое нутро втолкнула отчаяние, заменившее друзей, семью. И будущее.

Мне не нужно было присматриваться, чтобы разглядеть Кира. Он послушно стоял там, где я его оставила - под фонарем. Свет то вспыхивал, то гас. Кир стоял под этой азбукой Морзе, в которой давно точки перепутались с тире. И свет то выпускал из темноты его крохотную фигурку с белым лицом, облепленным черными волосами, то снова прятал во мраке. Мне каждый раз казалось, что свет потеряет Кира - он останется в темноте, а в белом круге под фонарем проявится лишь потрескавшийся асфальт, да мутные потоки воды.

С другой стороны площади, мимо гостиницы «Англетер», среди застывших без движения машин брела лошадь. Время от времени она останавливалась и роняла голову в высокую траву у бордюра.

Я, Кир и лошадь – мы втроем встречали ненастный закат первого октября.

Город жил. Им словно овладела болезнь. Она влажным туманом текла из пор канализационных люков, невнятно бормотала, пенясь у забитых стоков. Она промозглой сыростью придавила проспекты, площади, улицы. И намертво застряла в глотках каменных львов – призванных и не сумевших защитить город.

Время давно потеряло свое значение. Не стало будней, ожидания праздников. Время перестало делиться на рабочее «ой, не хочу, но надо», и «ура, наконец-то, выходной!». Туда же, в небытие отправились и праздники. Хотя… Я тут подумала: Новый год, наверное, я буду ждать. Я соберу много часов и пусть все они показывают разное время. Я буду по каждым загадывать желание, записывать на бумажках. Я буду жечь их и есть пепел. Я съем килограммы пепла в надежде, что хоть одно из них сработает.

Сначала события казались плохим сном. Потом моим личным наказанием – маленьким адом, уготованным в пятнадцать лет, кто знает за какие грехи? Или чьим-то дьявольским неудачным экспериментом.

Потом объяснений не нашлось. По крайней мере, тех, с которыми я могла бы жить. Пусть и сморщившись, как банный лист. Или как печеное яблоко… Черт бы побрал все эти сравнения! Да и кому их слушать теперь? Кому исправлять? Делать умное лицо и говорить, устало качая головой: «Владислава, сколько раз тебе повторять – морщиться можно как печеное яблоко. А банный лист липнет. Так говорят про людей»…

«Мама! Не называй меня Владислава! Ты же знаешь, я люблю, когда меня зовут Влада!» - безумно хочется крикнуть той, кто сейчас стоит у плиты и жарит блины на сковородке.

Женщина с отросшими волосами, давно потерявшими форму, исхудавшая, с ввалившимися щеками, повторяет снова и снова то, что делала вчера, и позавчера, и месяц назад: она осторожно наливает тесто из ковша на сковородку.

Только теста в половнике нет. Как нет молока в холодильнике, яиц и масла. Женщина наклоняет ковш над сковородкой, не замечая, как потрескивает металл, нагревая пустоту.

Часть первая

Осень

Влада

«Тяжелая бронза давила на каменную глыбу. Вырванный из могилы, Гром-камень застыл на набережной. Petro, Catharina – чужеродные буквы, как отметки с надгробной плиты, растерявшей от времени даты. Неподъемный груз держали седые плечи камня: мертвец с приставленной головой, сидящий верхом на коне, протыкал костистой рукой горизонты. Неумолимый взор всадника топил крыши зданий Лосиного острова, бронзовые пальцы сжимали металлическую грудь ростральных дев. Их стоны – тяжелые, вливающиеся в вой вечных ветров Севера, владели городом».

Мой гимн уходящему Питеру. Или как-то так.

Поднимите руки те, кому знакомо чувство перед самым пробуждением, когда еще толком не понял – спишь ты или проснулся. Тело не отвечает, мозг блуждает неизвестно в каких далях. Хорошо, если те дали светлы и тихи. А если они наводнены кошмарами? Там за тобой гонятся, а тебе приходится убегать. Но куда бежать, если тело лежит неподвижно? По позвоночнику к затылку ползет легкая вибрация. Она застывает у корней волос, потом мурашками принимается бродить по черепу. Такое знакомое и послушное тело лежит себе без движения. И плевать хотело на твои жалкие потуги шевельнуть рукой или ногой.

Сонный паралич. Вот как называется это состояние. Только не говорите, что знали! Все равно не поверю.

Когда такое случается со мной, я просыпаюсь в плохом настроении. Ноги-руки ватные, голова болит. Раньше – давно – считалось, что в это время в тебя вселяются потусторонние силы. Вспоминая, как у меня шевелятся волосы на голове перед самым пробуждением, я бы сама рискнула выдвинуть эту теорию. Ну, если бы ее не было.

В то утро я проснулась в дурном настроении. Мне приснился дурацкий сон. Потом я пыталась его вспомнить и не смогла. Помню лишь чувство – мерзкое. Вот с ним я и села на кровати, не дожидаясь, пока в комнату войдет мама.

Она все равно вошла, к моей досаде.

- Влада-а, - тихо, но настойчиво позвала мама, - чуть поживей. Опять опоздаешь.

Я фыркнула, набираясь злости для ответа. Но когда я открыла рот, ее шаги затихли в коридоре. Ее стихли – зато от топота брата затряслись стены.

- Эй, голопузик! – зло сорвалась я – не пропадать же накопленному добру? – Потише там! А то дождешься!

- От кого это еще? – В дверь просунулась белобрысая голова. – От тебя что ли? Нашлась мне тут…

Я сделала вид, что поднимаюсь с кровати и брат скрылся из виду. Плотно закрытая за ним дверь подтолкнула меня к нехорошему: я без сил упала в еще не успевшую остыть постель.

Яркое солнце смотрело в окно. Его наглый порыв не могли сдержать плотные шторы. Говорят, в Питере на триста шестьдесят пять дней в году солнечных приходится лишь шестьдесят пять. Мне хватило бы и меньше.