Ирина Булгакова - Черный завет. Книга 2

Черное пламя струилось по каменным стенам. Под напором стихии Иного мира стирались древние письмена. Растворялись в вечности символы, щедро политые кровью многочисленных жертв. Гасли языки пламени, так и не достигшие ритуальных зеркал.

Человек неподвижно стоял посреди зала и заставлял себя смотреть на то, как исчезают плоды стольких усилий. Словно услышав его мысли, пламя еще некоторое время выбрасывало протуберанцы, потом выровнялось и стало затухать. Вместе с ним умирала и надежда.

Человек до крови прокусил губу, и только горячая влага, заструившаяся по подбородку, вернула его к действительности.

— Что тебе нужно еще?! — хрипло крикнул он и удивился. Тот голос, которому должны были повиноваться демоны Иного мира, сейчас не испугал бы и мыши.

Каменные своды молчали. И некому было ответить на вопрос, полный звериной тоски. Единственный, кто мог бы ответить, был мертв. Обнаженный мужчина, чьи запястья удерживали железные наручники, бессмысленно таращился в потолок единственным глазом.

— Что тебе нужно еще? — снова крикнул человек. Вместо того, чтобы постараться придать своему голосу убедительную силу, он впал в другую крайность. Пронзительный, истеричный крик пугливо заметался между стенами и стих, оставив после себя глубокую, значительную тишину.

Сила духа оставила человека. Он малодушно подскочил к распростертой на плахе жертве и стал наносить острым ножом один удар за другим. На изрезанном теле трудно было найти свободное от ран место. Кожа послушно расходилась и только черная пена пузырилась в порезах. Крови не было. Она давно ушла в землю — сначала медленно, капля за каплей, она стекала по желобам на пол, обегала красным ручьем плаху с распятым на ней телом. Постепенно ручей иссяк и камни, обожженные колдовским огнем, жадно впитали жертвенную влагу.

— Я исполнил ритуал! Я все сделал как надо! Чего ты хочешь? Ты хочешь крови? Я дал тебе крови! Сколько нужно еще? Хочешь, я залью кровью весь зал! Ты этого хочешь? Скажи! Скажи!

Удар, еще удар. Отточенное лезвие вошло точно между ребер и пронзило мертвое тело насквозь. Громкий скрежет железа о камень заставил человека остановиться. Тяжело дыша, он отступил от плахи.

Некоторое время человек стоял, пережидая охватившее его чувство совершенного отчаяния. Потом вскинул руку, сжал ее в кулак и погрозил неизвестно кому. Если бы он знал наверняка, что это поможет, он бы залил кровью эти стены, эти черные зеркала и мраморные плиты. Если бы он знал наверняка! Но как не было смысла в крови одной жертвы, так же бессмысленна и кровь сотен. Что-то он сделал не так — с той лишь разницей, что слова "что-то" ритуал не знал. Он либо исполнялся, либо нет. И тебе так и не дано было узнать, в чем ошибка.

Потом человек развернулся и пошел прочь. Потрепанные полы балахона скользили по выжженной в камне дорожке, там, где прежде струилась кровь. Человек бездумно смотрел прямо перед собой. Старческие пальцы, перевитые нитями кровеносных сосудов, сжимали ненужный теперь нож, касаясь лезвия. Боль от свежей раны хранила человека от тех мыслей, что идут рука об руку с самоубийством. Рано или поздно боль уйдет, и тогда наступит прозрение. Потому что все кончено и жизнь — теперь всего лишь прелюдия к долгожданному ритуалу — прошла зря. Остаток дней, не имеющий с вечностью ничего общего, ему предстоит провести в одиночестве, каждый день — проклятье! — заново переживая и принимая неудачу.

Роксана бежала, не чуя под собой ног. Дыхание со свистом вырывалось из ее горла, и это был единственный звук, который пугал предрассветную тишину. Сухая трава хлестала девушку по обнаженным коленям. Короткая, едва доходящая до середины голени юбка стесняла быстрые движения, но остановиться и снять ее — такую роскошь нельзя было себе позволить. К тому же, где-то на задворках сознания ютилась мысль о том, что будет, если ее поймают без юбки, в одной рубахе, почти голую.

Ужасные картинки, которые рисовались в голове, били наотмашь по обнаженным чувствам. Отделаться от них, как ни старалась, Роксана не могла. Отгоняй — не отгоняй, а самое меньшее, что сделает с ней хозяин, когда поймает — просто убьет. И душа, улучив краткий миг, молилась о том. Пусть голова ее, с роскошной светло-русой косой — предмет зависти жен степняков — украсит очередной шест из тех, что высоким частоколом окружают становище, зато неоскверненное тело, отпустив на свободу измученную душу, пеплом полетит над землей. Смутное подозрение холодной змеей терзало сердце: с какой такой радости степнякам лишаться удовольствия сполна насладиться ее мучениями перед смертью?

Девушка с трудом одолела овраг, поросший густой жесткой травой. Пот катился по лицу и застилал глаза. Временами начинало казаться, что зрение не вернется. Но мгновенье проходило и ненавистная степь, в преддверии грядущего рассвета, снова была видна. Ни деревца, ни куста. Ни спрятаться, ни скрыться. Когда ее поймают…

Нет! Нельзя себе позволять так думать! Безысходность скорее убьет ту надежду, что придавала сил, толкала в спину, заставляла снова и снова передвигать налитые тяжестью ноги. Кочевники искусные следопыты, но одно дело выследить всадников или обоз, и совсем другое беглянку, которая несется, едва касаясь земли босыми ногами. По крайней мере, стоило на это надеяться. Иначе…

Жестокое виденье плетью стегнуло по глазам. Роксана увидела себя лежащей на земле, в пыли, поднятой копытами коней. И белое тело уже не угадывалось в прорехах рубахи, изрезанной ударами кнутов, на концах которых для пущей убедительности привязаны железные шарики с острыми шипами — к чему беречь рабыню, которую может образумить только смерть? А вокруг, сдерживая разгоряченных охотой лошадей, сидят в седлах кочевники. Они смеются, по своему обычаю показывая на нее пальцами. Забивают до смерти молниеносными ударами кнутов, от которых беглянка уже не в силах увернуться, и смеются.

Ни на миг не сбавляя размеренного темпа, Роксана позволила себе закрыть глаза, чтобы отогнать виденье. Как будто то представление было реальностью, а не степь, что уныло тянулась до самого горизонта. Но самое страшное — девушке начинало казаться, что так и есть, и предрассветная степь, еще не познавшая тепла лучей Гелиона, не более чем нарисованная на старом пергаменте картинка. В то время как виденье, возникающее в голове — яркое, красочное — куда более очевидное, чем сама реальность. Роксана гнала от себя страшные мысли до тех пор, пока не пришла к выводу: эта мысленная борьба с самой собой отнимает у нее последние силы.