Дмитрий Матяш - Выход 493

Или как кто-то зовет на помощь из окна квартиры. А ты, услышав этот полный боли стон, первым делом забываешь, что это невозможно в принципе. Идешь, упорно идешь на зов, веря в промелькнувшую перед глазами звезду ложной надежды, на миг ослепившую тебя человеческим присутствием. Мы не одни! Мы не одни! Кроме этой мысли, ворвавшейся в сознание громадным, сгребающим все на своем пути бульдозером, все остальные становятся брюзжащими, неуклюжими старцами, без устали толкующими о неминуемой гибели. Но ты их не слушаешь, ты не думаешь больше ни о чем… А когда подымаешься в квартиру, откуда тебя призывали к помощи, к тебе неожиданно резко возвращается способность здраво мыслить. Объяснение приходит само — никто тебя не звал. В углу комнаты сидящий скелет мужчины держит на руках маленький, хрупкий скелетик ребенка. На кровати, в пожженной постели, сплошь покрытой коричневыми пятнами, лежат кости в цветном тряпье…

Вы не одни, это правда. Мы всегда с вами, — говорят их скалящиеся черепа. — Вы никогда не будете одни… Никогда!

Таких случаев много. И разобрать где просит помощи человек, а где не успокоившееся воспоминание о нем, почти невозможно. Не раз отряды сталкеров шли на зов — такой явный, страдательный, настоящий — а когда приходили, заставали лишь скопление иссохших останков, а на полу под ними широкие засохшие пятна…

Кровь не смывается.

И от этого невозможно избавиться, поставив даже миллион свечек в церкви. Прочитав даже миллион заупокойных молитв. Даже всенощно стоя на коленях пред алтарем. Нет больше жертвы, которая могла бы понести за это ответственность. Нет приношения, которое могло бы ослабить чью-то страдальческую участь. Нет скульптора, который смог бы из него высечь хоть часть той боли и тех вечных страданий.

С этим нельзя бороться, это нельзя задобрить, к этому невозможно найти деловой подход, с ним можно лишь смириться, как с тем, что над тобой уже не порхает божий Ангел — хранитель… Его место заняли другие ангелы, с перепончатыми крыльями и темными лицами…

Над городом снова воцарилась мертвая тишина.

Ракету Юля так и не запустила.

Сверкающие белой краской кривоватые каракули на перекрестке и были той меткой, которую оставили поисковики. Там была изображена стрелка, указывающая на восток, время — 17.15, и нарисованные под ними корявый герб страны советов, перечеркнутый по диагонали кружок, как условное обозначение диаметра, и буква «К». Для остальных это должно означать, что Лека нашли, и команда в полном составе выдвинулась на Пирятин в четверть шестого.

Становилось темнее и прохладнее, солнце уходило восвояси и воздух напитывался такой необходимой влагой.

Дорога была удивительно чиста. Если до Яготина было дьявольской проблемой — объезжать и таранить всё уплотняющийся перед блокпостом скопище вставших машин, то на промежутке Яготин-Пирятин их практически не было вовсе. И хотя до самого Пирятина еще оставалось верст пять, Крысолов был уверен, что ситуация не поменяется.

На выцветшем громадном биллборде, напоминавшем полинявшее прабабушкино платье, проглядывались едва различимые на пятнистом фоне слова: «Вас вітає Полтавщина. До зустрічі в Київській області»1. 1(Вас приветствует Полтавщина. До встречи в Киевской области)

Да уж, если и Полтавская область окажется столь же гостеприимной, как Киевская, встреча может слегка затянуться, — горько улыбнувшись, подумал Кирилл Валериевич. Видимо, о том же думал и занимающий штурманское место Секач, поскольку и по его лицу скользнула недоверчивая улыбка.

— Приветствует… — хмыкнул он, затем перевел взгляд на Крысолова. — Что-то остальных не видно. Как думаешь, они сразу выехали из Яготина?

— Должны были. Да нагонят они, Серега, мы же больше пятидесяти не едем.

В оставшемся без крыши и лобового стекла уазике, привыкшие к тесной, но уютной кабине «Чистильщика», сталкеры чувствовали себя переростками, по ошибке севшими на аттракционах в детский вагончик. Резкие порывы холодного, колкого ветра больно стегали по лицу, завевали под одежду, принуждая их втягивать шеи, до слез резали глаза и будоражили воображение посторонними звуками. Чуть уютнее примостился расположившийся на полу за передним рядом сидений Лек, накрывшись куском брезента и созерцая убегающую дорогу. Ветер его почти не доставал, но от леденящих душу звуков спасения не было. Время от времени приходилось слышать то чей-то жалобный скулеж, то затяжной вой, то вскрик человека, оступившегося на краю пропасти. И было от всего этого такое препаршивое настроение, что ни о чем другом, как ужраться в дымину и отключиться на несколько часов, Лек мог и помышлять.

Сталкеры, к слову, тоже были не прочь опрокинуть по стаканчику разбавленного спирта, и если бы в запасах «Разведчика» была бы хоть капля хмельного, ей Богу, Крысолов уже давно разделил бы ее с напарником и стрелком.

Свет потихоньку съедался жадными, наконец дождавшимися своего часа, сумерками, подобно запряженным лайкам, тащившим за собой царицу Ночь. Помешать ей было некому — солнце, словно испугавшись чего-то, так после трех дня больше и не выглянуло, и незначительное беспокойство ей могла причинить разве что источающий скудный, бледный свет острый осколок луны.

— Кирилл, послушай, — перекрикивая шумящий в ушах ветер, обратился Секач. — Вот мы знаемся с тобой лет четырнадцать, не меньше…

— Почти пятнадцать, — уточнил Крысолов.

— Да, почти пятнадцать, — согласился Секач. — И вот впервые за этих пятнадцать лет я случайно узнаю, что ты, оказывается, умеешь… — он замешкался, подбирая слова, покрутил в руках невидимый кубик рубика, — общаться с собаками… Почему? Почему ты никому не рассказал об этой особенности? Ты никогда об этом мне не говорил. Скольких проблем мы смогли бы избежать на поверхности, если бы знали…

Крысолов, внимательно выслушав начало вопроса, медленно, как убийца, обнаруживший прятавшегося под диваном ребенка, повернул голову к Секачу, и тот умолк, словно осознал, что нес полную околесицу.

В такой момент, должно быть, сложно ощущать себя ему другом. Когда он вот так смотрел, никто на свете не смог бы понять по непроницаемому лицу Крысолова, о чем тот думает. Даже если бы и был создан прибор читающий мысли, он, скорее всего сгорел бы во время зондирования сознания Кирилла Валериевича.

— Ты и вправду считаешь, что на это можно полагаться в полной мере? — слетело с его сухих, посеченных губ. Он по-прежнему смотрел на него, а не на дорогу, но, к превеликой радости Сергея, машина шла исправно и, главное, ровно по назначенной траектории.

— А почему нет? — перешел в наступление Секач. — Если бы ты наладил контакт раньше, возможно они перестали бы ломиться к нам в шлюзы?