Олег Верещагин - Я иду искать. История вторая

За стеной.

Олег знал, что стена эта выходит в один из переулков, а тот, в свою очередь, выводит к дороге вдоль реки. Он не раз посматривал от нечего де­лать на этот переулочек, где в подсохшей за последние дни пыли и в заро­слях странных красноватых лопухов рылись куры. Люди тут ходили редко — да, и вообще в Сосенкином Яру их жило куда меньше, чем в Стрелково.

Осторожно шурша сеном, Олег подобрался к стрехе. Оседлал балку. Лег на нее животом, свел ноги вместе и приблизил лицо к щели...

...Один из говоривших был офицер — горный стрелок. Он явно нервни­чал и к своему собеседнику обращался то агрессивно, то заискивающе — пе­рвый признак неуверенности в себе. Это было тем более странно, что его со­беседник — Олег видел со спины — был подросток, одетый в пятнистый ком­бинезон, с непокрытой головой, вроде бы без оружия. Но говорил этот парни­шка почти командирским тоном:

— А какого черта вы еще от меня хотите? Я один сделал больше, чем все ва­ши люди вместе взятые. Я глупо и ненужно рисковал. Я занимался не своим делом...

— Ну что тебе это стоило, Тоша? — спросил офицер. — Для тебя это пара пу­стяков?

— Какие вы говорите глупости! Если вы думаете, что так легко было их выс­леживать, а, потом самому себе вывихивать бедро — попробуйте? А тут еще эт­от рыжий с глазами, как у ожившего детектора, лжи! Если бы он хоть чуточку меня заподозрил и задал парочку вопросов о своем городе... — мальчишка передернул плечами.

— Тоша, ради бога! — офицер даже молитвенно сложил руки. — Ещё раз!

— Нет уж! Я для вас сделал все! Я ЗА вас все сделал, я дал вам сведения, а вы проморгали противника, упустили его из рук да еще и позволили ему начистить вам морду! Работайте сами, а у меня дела! Мне и так устроили разнос за эту экспедицию!

— О, с анОрмондом йорд Виардтой я договорюсь! Тоша, мы, в конце концов, одно лаем!

— Хорошо, ладно, — буркнул парнишка. — Я прогуляюсь на речку, а вы идите, наладьте связь — встретимся потом здесь и все обсудим.

— Тоша, ты меня спасаешь! — офицер затряс руку мальчишки, тот почти выр­вал ее и, что-то буркнув неприязненно, повернулся.

Олег ожидал этого. Он узнал парня по голосу, как раз когда офицер назвал его «Тошей». Но передать чувство гнева, гадливости, стыда, непонятной тоски — передать все это было почти невозможно. Мальчишка, которого они спасли, к которому отнеслись по-человечески-доверчиво, оказался врагом. Человеком, хладнокровно и рассчитанно сдавшим врагу людей, которые о нем искренне позаботились. И лишь чудо спасло шесть десятков бойцов...

Нет, Олег понимал, что на войне возможно все, чтобы нанести врагу урон, идут в дело самые нечистые методы — особенно на войне партизанской «украдной». Но вот так... глядя в глаза людям... слушая их утешающие слова... не выдав себя ничем — готовить им смерть?! Все равно что пожать человеку руку, сказать ему: «Будь здоров?» — а, когда он повернется, ударить ножом в спину.

«И сейчас, — Олег ощутил, как в голове тяжелыми толчками пульсирует, разрастаясь, злость, — он готовится сделать то же самое. Интересно, как он подкатится на этот раз? Выйдет навстречу с «найденной коровой»? Или просто «случайно попадется на пути»? И будет смеяться, хлопать наших по рукам, есть с ними, смотреть им в глаза... А потом уйдет. Чтобы привести тех, кто для него в самом деле «наши». Ну уж нет!»

Вытянув босую ногу, Олег подцепил пальцами ремень автомата и, высу­нув ствол под стреху, поймал в придел светло-русый затылок. Антон отошел шагов на тридцать, не больше...

— Стоп, — тихо сказал Олег вслух. И посмотрел в другую сторону.

Офицер ушел еще недалеко. Можно снять и его, проблем нет. Но на выстрелы прибегут солдаты, они где-то рядом. Даже если он, Олег, уйдет, бабе Стеше несдобровать. А приносить смерть в ее дом мальчик не хотел.

Он плюхнулся в сено. Отложил автомат и быстро оделся — одежда была застирана от крови и аккуратно починена. Потом достал и положил на ладонь камас.

И вот тут его пробрало! Не страхом, а отвращением к тому, что предстоит сделать. Сцепив зубы, Олег закрыл глаза и переждал наплыв дурноты, похожий на мутную, шумную волну-цунами — он так и представлял эту волну, кадры виденной хроники...

...Война оставалась войной. И даже убитый хобайн, которого Олег заколол в самом начале похода, укладывался в ее схему. Он был боец и грозил Олегу тем, что получил сам — смертью. Даже девчонка, застреленная в лесу, все еще оставалась «в рамках войны».

Не оставался в них Антон: с одной стороны — безжалостный вражеский разведчик, с другой — мальчишка младше Олега с открытой улыбкой.

«А если рвануть сейчас к нашим? — мелькнула спасительная, казалось, мысль. — Я его опережу, и он явится прямо в наши руки... Да, — добавил Ол­ег, — и убьет его уже кто-то другой, а не ты. Марычев. Оч-чень просто, а главное — спокойно, ты сможешь даже в сторонку отойти и ушки зажать, и глазки зажмурить... Твоя совесть останется чистой-чистой, как носовой платочек в кармашке. Это же так офигительно важно — иметь чистую совесть! Кто-то — но не ты... И правильно, береги себя, Олежка — у тебя это здорово получается! Вместо того, чтобы извозиться в грязи самому, ты обольешь ею кого-то другого. Но значит ли это — остаться чистым?!»

Олег услышал чей-то хриплый и злой голос, произносящий матерные ругательства — и не сразу узнал свой собственный.

Замолчав, он сжал в руке, лезвие камаса, чувствуя, как оно нехотя, слов­но с недоумением, ранит хозяйскую ладонь. Это была физическая боль, и тер­петь ее оказалось легче, чем мысль о том, что предстояло сделать. Но пере­ложить это еще на кого-то Олег не мог.

...Больше всего Олег боялся, что офицер заявится первым. Ему не хоте­лось возиться еще и с ним. Но Антон не разочаровал Олега. Тот лежал на скате крыши, обращенном во двор, наблюдал из-за конька за приближающимся неспешно хобайном и вел философский спор с товарищем Достоевским.

«Ну и как же мне поступить? — интересовался Олег у классика. — Вот сейчас слезинки ребенка будут капать градом. Потоком. Так может, пусть идет?»

Антон, наверное, выкупался — во всяком случае, волосы его сей­час темными от воды и блестели мокро. Он чему-то улыбался и ловко срезал прутом головки цветков у дороги. Очень ловко, точными, молниеносными, совсем не мальчишескими движениями, и Олег мельком подумал еще, что не хотел бы увидеть в этой руке клинок.

«А потом погибнут наши ребята — с их слезами как быть? И даже не с их, они не заплачут и на костре — но сколько женщин и девчонок страшно завоют в Рысьем Логове? Ведь он слышал это, Олег, слышал — когда женщина воет уже не по-человечески... Или они не в счет, или как у кочевников — что вижу, о том пою?.. Интересно, что он себе представляет, ссекая цветы? Думает ли он, что можно умереть здесь, на тихой и теплой летней улице? ДУМАЕТ ЛИ ОН, ЧТО ВООБЩЕ МОЖНО УМЕРЕТЬ?!»