Михаил Успенский - Остальное - судьба

Ромом у нас называлось обычное столовое вино. Хоть и не очень обычное, всё-таки заведение было элитарным.

Да, не очень-то обычным оказалось вино…

Сильвер действительно растолкал меня среди ночи. Было темно, только дежурная лампочка чуть светила в коридоре. Потому что находились мы уже не в палате, и был я одет в какое-то чужое тряпьё. И всего меня колотило…

— Ну ты маньяк, юнга, — сказал Сильвер. — Теперь, поди, будешь говорить, что ничего не помнишь… Я за тебя отвечать не собираюсь. Я на мокрое не подписывался…

Вагон электрички был старый, дребезжащий всеми составными частями. Даже двери в тамбуре были не на пневматике — можно сесть на приступочек и ножки свесить, наблюдая за проплывающим пейзажем. Электричка с такими вагонами в народе называлась почему-то «передача».

Но сейчас сидеть, свесив ножки, ни у кого желания не было. За стенами вагона стояла зима — не такая лютая, как в Зоне, но всё-таки. Нормальная среднерусская зима…

— Ты почему такой вагон выбрал? — донимал Майора Печкин. — Щель на щели. Другие люди едут как люди, а мы…

— А вдруг, — сказал Майор. — Он опять начнёт. Перевоплощаться. В этого. Как ты сказал. Чёрного Посланца. Тогда мы его. Выкинем из вагона. Без проблем. А потом. Сам понимаешь.

— Так ведь я могу… — сказал Печкин.

— Не можешь, — сказал Майор. — Побереги до последней крайности.

Черентай сидел напротив Печкина с Майором, дрожал от холода и шевельнуться лишний раз боялся: на нём был пояс шахида, а пульт с кнопкой — у Майора. На всякий случай. Бомба для бомбы. Правда, искусник Мыло замаскировал всё смертоносное хозяйство так, что выглядела сбруйка словно обыкновенный ортопедический бандаж из собачьей шерсти — для тепла.

А вот как раз тепла Паше Черентаю явно не хватало, хоть и подогревал его Майор время от времени из фляжечки. Держать этого типа в трезвости он опасался. Паша завистливо поглядывал на роскошную шапку журналиста.

— Не понимаю я твой план, — сказал Печкин. — Ну, приедем мы. Ну, выйдем. Что дальше? Снова положим Пашу в скверике и будем ждать «демона»? До весны?

— Может быть, — сказал майор. — Не исключаю. Главное — засветить его. Да и себя.

— А не засветим?

— Тогда план Бэ. Ведём клиента в ту самую дурку. Пытаемся сдать. Заявление от родственников есть. Накорябал.

— Не прохонже, — жалобно сказал Паша. — Там не простая дурка. Туда на зиму хорошо бы! Только платить, как в пятизвёздочном отеле…

— Главное — в дурку попасть, — сказал Майор. — Дальше по обстоятельствам.

— Авантюра, — сказал Печкин. — Без легенды, без подготовки, без… Без концепции, наконец!

— Не в книжке, — сказал Майор. — Это жизнь. Импровизировать надо. Писатель. Вот и придумывай. У тебя на то. Калган заточен.

Неважно заточен, подумал Печкин. Не складывается у меня легенда. Кто там чего помнит? Сколько лет прошло, а память нынче у людей оперативная. Долговременная мало у кого есть. А документы посмотреть нам никто не даст по-хорошему. Придётся по-плохому…

Тут хлопнула тамбурная дверь, и сквозь вагон промчалась стая трудных подростков — человек пять.

— Проверка, — сказал Майор. — Черентай. Помалкивай. Иначе сам знаешь. Нам терять. Нечего.

И действительно, вскоре в холодный вагон проследовали трое — контролёр (обычный, обычный!) и двое милицейских во главе с сержантом. Сержант был уже немолод — такому туфту не впаришь…

Ну, билеты-то у них были, и контролёр трижды щёлкнул своими щипчиками. Сержант жестом отослал его дальше и критически оглядел всех троих. Одеты хорошо; пьяны в меру; чего же это они в таком дискомфорте путешествуют?

Потом всмотрелся в Черентая…

— Все странствуешь? Опять за старое взялся? — сказал сержант. — Вы, граждане, проверьте-ка у себя деньги и документы. Заодно и мне покажите… В смысле документы…

Документы у них тоже были. И очень серьёзные — для сержантского уровня. А к солидным людям, при аппаратуре соответствующей, с такой фуфловой ксивотой лучше было не соваться…

А сержант откозырял, и напарник его то же самое.

— Сержант Милюков, рядовой Баумгарт… Ступай, рядовой, продолжай проверку, а я с товарищами из Москвы посоветуюсь…

— Слушаю вас, — сказал Майор, когда рядовой Баумгарт удалился.

— Товарищ полковник, я этого типа знаю. Его вся железнодорожная милиция знает. Он по вагонам работает, только засыпается всякий раз по пьяни. Жалкая личность. Перекати-поле…

— Ну и, — сказал Майор.

— Ну и вот… Докладываю… — неуверенно сказал сержант. — Чтобы вы… В курсе…

— Органы в курсе, — сказал Майор.

— У вас, я извиняюсь, что — следственный эксперимент?

— Если я, — сказал Майор. — Тебе скажу. Тогда мне придётся. Тебя убить. А потом напарник. Убьёт меня. А потом себя. Уровень секретности. Понял.

— Понял, — сказал сержант Милюков. — А Черентая?

Мысль о том, что презренный Черентай один останется наслаждаться своей никчёмной жизнью, глубоко потрясла сержанта Милюкова.

— Шучу, — милостиво сказал Майор. — Давно ты видел. Черентаева Павла Эмильевича. В последний раз.

— Так тем самым летом, — сказал Милюков. — Его не забудешь. Как раз на этой ветке. Я его в Кошкине высадил. По-хорошему его надо было в район доставить, но тогда в вагоне поздние дембеля дрались, не до него…

Майор понимающе кивнул, потому что поздние, прямо с гауптвахты, дембеля — это серьёзно.

— А то убили бы его дембеля-то, — добавил сержант. — По ним даже пришлось оружие правомерно применить…

— Вот видишь, урка с мыльного завода, — сказал Печкин, обращаясь к Паше, — а ты ментов парафинишь всю дорогу. Он тебя, урода, спас…

Сержант благодарно кивнул журналисту, явно подозревая в нём сотрудника госбезопасности.

— А вы с ним… в Кошкин? — сказал он.

— Туда, — сказал Печкин. — Для выяснения.

— Так это из-за него было столько шуму? — сказал сержант.

— В смысле, — сказал Майор с полковничьим удостоверением.

— Ну, тогда… Тем летом… Стрельба эта вся… Даже нас поснимали с дороги — и в оцепление. Это его на самом деле ловили?

— Его-его, — сказал Печкин и выразительно глянул на Майора: видишь, импровизирую, легенду творю…

— Подробнее, — сказал Майор. Его манера говорить сильно впечатлила сержанта: большой человек, матёрый опер!

И Милюков рассказал, что семь лет назад в Кошкине, судя по ориентировке, схлестнулись две какие-то банды. И как-то связано было это побоище с местным санаторием для психов. И с какой-то шикарной иномаркой, брошенной на дороге. И были пострадавшие. Но толком простым ментам так ничего и не объяснили — кто, кого, чего, зачем…

— А ты сам кошкинский? — сказал Печкин.

Сержант Милюков оторопел, словно спросили сержанта, не участвовал ли он в мюнхенском гей-параде ещё при Гитлере.