Михаил Успенский - Остальное - судьба

Вот и не вышло из него ни Пуаро, ни даже Майка Хаммера, а ведь на что грубый был мужчина Майк Хаммер с быстрым револьвером.

Вот и устроился Каргин обычным охранником в районном филиале московского «Сталкербанка» — сутки через трое. Потом вырос до старшего инкассатора. Несмотря на профиль банка, не интересовался ни Зоной, ни тамошними делами. Стражник в офисе «Лукойла» тоже, поди, не буровой мастер…

А про киллера Гороха позвонил Картину бывший сослуживец:

— Объявился твой снайпер. Из Киева сообщили. Только они сказали, что ловить не будут, потому что он ушёл в Зону…

Майор скоропалительно уволился и поехал в Киев…

…Когда Белый в тот вечер перед Рождеством предложил ему и Печкину особого рода расследование, Майор сразу согласился. Не то чтобы Зона ему надоела — просто там он постоянно чувствовал, что занимается не своим делом. Да и слишком легко там: увидел врага — стреляй, а не беги к прокурору за ордером. И объяснений писать не нужно. Как-то несерьёзно…

И Печкин согласился — в конце концов, ему пришлось бы придумывать герою какую-никакую биографию. А тут появился шанс установить подлинную…

Хоть и невелик был этот шанс.

Ничего о себе не знал Белый. Даже имени своего не знал.

— Поедем, — сказал Майору в тот вечер Печкин. — Сразу после Нового года и поедем. Что мы теряем? Зима так и так пропащая. К тому же работа по специальности: журналистское расследование, подкреплённое милицейскими методами… И народ по случаю праздника расслабленный, на разговоры податливый…

— Поедем, — согласился Майор. — Только вот. Ты меня. Поучи как. А то я действительно. С людьми. Как-то разучился. Может. И не умел.

— Делай как я! — махнул рукой журналист. — К тому же клиент платит…

— Мы с тобой, — сказал Майор. — Его крестники. Мы теперь обязаны. Дело чести. Не говори «клиент». Про Белого. А то. Тяжкие телесные.

— Гуманизация ментовского менталитета, урок первый, — сказал Печкин. — Никакой разговор не следует начинать с угрозы. Это может насторожить собеседника… Вот ещё не помешала бы нам легализация…

— У хорошего мента, — сказал Майор. — Ксив должно быть до черта. И они есть. Фотографии. Мыло вклеит.

— Вот, гуманизируешься помаленьку, — сказал Печкин. — И ещё. Мы возьмём туда с собой Черентая…

— Соображаешь, — сказал Майор. — На живца. Только почему. Ты уверен. Что его «демон». До сих пор. Там ошивается.

— А потому что некуда нам больше ехать, кроме как в город Кошкин, — сказал Печкин. — Я и не знал, что есть в России такой город — Кошкин…

— Я тоже, — сказал Майор. — Надо пробить.

— Если существует в России город Мышкин, — сказал Печкин, — то должен где-то быть и Кошкин. Это диалектика, Ватсон.

— Но для начала, — сказал Майор. — Следует опросить. Тех, кто в Зоне. Начиная с Белого. Поехали.

Право, я затрудняюсь, с чего начать. Осознавать себя я начал там, в санатории «Глубокий сон». То есть сначала я не знал, что это санаторий.

Говорят, что в первые дни я был как младенец, но быстро начал повторять слова за людьми, а потом и связывать эти слова в предложения и фразы.

Каждый день я вспоминал всё новые и новые слова. И не только русские. Я прекрасно понимал, что нахожусь в России, на планете Земля. Я знал, что такое частная нервная клиника. Я понимал, что «Глубокий сон» — клиника дорогая, из чего сделал поспешный вывод, что являлся состоятельным человеком или имел состоятельных родственников.

Профессор Сметанич назвал моё заболевание лакунарной амнезией.

— Ваша память превратилась в кружево, дорогой мой, — сказал профессор. — Но не сплетённое, а вырезное — как вырезают из многократно сложенного листа бумаги снежинки. Не представляю, как можно столь выборочно стирать память. Как в кинокомедии про жуликов: «Вот тут помню, а вот тут не помню». Интересный случай, дорогой мой! Если я пойму, как именно обработали ваши мозги, — все спецслужбы мира поставят мне памятник. Нам с вами… Уж очень вы не похожи на обычных «потеряшек»…

Потом он показал мне видеофильм. В нём рассказывалось о том, как в начале века в России то и дело стали объявляться (чаще всего на вокзалах) люди (главным образом мужского пола, хотя попадались и женщины), совершенно потерявшие память. А также деньги и документы.

Поэтов покидает Муза. А «потеряшек» покинула Мнемозина. Оказывается, я прекрасно знал и эти мифологические имена, и многие другие.

Не знал только своего имени. Не знал имён отца и матери, родственников, названия города или городов, в которых я жил.

Те несчастные, в фильме, иногда находились — либо сами начинали что-то вспоминать, либо родственники и знакомые откликались на объявления в газетах или по телевидению. Но нередко оставались пациентами клиник до конца жизни.

Авторы фильма намекали, что «потеряшки» — жертвы бесчеловечных экспериментов различных спецслужб. После перемен, произошедших в стране (я, оказывается, знал и об этом!), власть утратила контроль над разными секретными лабораториями, поскольку прекратила их финансировать и вообще разогнала. Но некоторые, видимо, сохранились и продолжили свою зловещую деятельность…

Всё это вздор, сказал профессор Сметанич. Причина проста. Умные люди не советуют выпивать в дороге со случайными попутчиками, и они совершенно правы. Клофелин, добавленный в водку, может и вообще убить — но уж память повредит наверняка. И зачастую необратимо… Нам не надо никаких секретных лабораторий, мы и сами управимся…

Но и под эту категорию я не подпадаю.

— А во что я был одет? — спросил я.

— Так, ничего особенного, — сказал профессор. — Среднестатистический костюм. Не фабрика «Большевичка», конечно, — хороший Китай. Нам это ничего не дало. Равно как и фотография по телевизору. Никто не откликнулся. Похоже, никто и не мог откликнуться…

— Почему? — спросил я.

— Потому что ваше лицо изменено пластической хирургией, — сказал Сметанич. — И операция была виртуозной, я консультировался со специалистами. Запрос в МВД тоже ничего не дал — вероятно, вы получали документы до обязательной дактилоскопии или как-то уклонились от неё…

— Выходит, я преступник какой-то?

— Дорогой мой, вы можете оказаться кем угодно. Впрочем, я не думаю, что вы преступник. Скорее жертва… Мы будем тесно сотрудничать и докопаемся до истины — рано или поздно…

Не очень-то он старался. Быстро охладел к моей особе. Иногда только вызывал в кабинет и спрашивал, не припомнил ли я чего-либо.

Занималась мной в основном библиотекарь Кира Петровна. В клинике «Глубокий сон» была неплохая библиотека.

Кира Петровна была пожилая дама гренадерского роста и выправки, с породистым лицом греческой статуи. Всю жизнь она работала с книгами и среди книг, а когда в городе Кошкине оптимизировали библиотечное дело, перебралась сюда, в клинику. Профессор Сметанич старался, чтобы у него работали культурные люди. Там и санитары не зверствовали и вообще не позволяли себе лишнего — у профессора с такими разговор был короткий, а найти другую работу в Кошкине просто невозможно.