Владимир Яценко - Десант в настоящее

— Ненависть лучше?

— То же самое. Излишек превращает человека в монстра, отсутствие — в раба.

— И что же? — спросил Отто, — абсолютных ценностей нет? Только "золотая середина"?

— Абсолют тоже есть, конечно, — признал Василий. — Может, эта история для того и случилась, чтобы ты сам понял, в чём абсолютная ценность. За что стоит умереть…

— Возможно, — смысл беседы ускользал. Отто уже начал тяготиться разговором. — Только я говорю о другом. Зло должно быть наказано.

— Ты говоришь о справедливости, — спокойно заключил Василий. — Добро и зло, любовь и ненависть, честь и позор… "качели"! И у каждого человека свои представления о равновесии. А мера равновесия — совесть. Но у совести тоже своя цена. "Не суди, и не судим будешь". Простишь ты, — простят тебя. Но если всё-таки судишь, будь готов к ответу. Ты так уверен в своей безгрешности, что готов настаивать на справедливости?

— Надеюсь, ты не про "отче наш"? — спросил Отто. — "Прости нам грехи наши, как мы прощаем должников наших"?

— Именно. Прощая — получаешь возможность избежать ответственности за собственное зло. И, напротив, вынимая душу из должника, приготовься, что с тебя взыщут по всей строгости.

"Вот так поворот, — тоскливо подумал Отто. — Когда он молчал, было не так тошно".

Не дождавшись ответа, Василий продолжил:

— Ты обиделся. Напрасно. Ты не думай, это я только с виду такой, с "приветом". Я понятливый. Просто объясни, что ты хочешь.

Но Отто угрюмо молчал.

"Нет у меня никакого объяснения, и чего хочу — не знаю. Просто неправильно всё это. Не по-людски. А я — человек. И если в этом мире что-то не по мне, то пусть кто-то из нас катится ко всем чертям. Или мир, или я…"

— Всё-таки месть? — Василий высек прутиком из едва тлеющих головешек сноп искр и струйку дыма. — Ну, а если это пришельцы? С другой планеты, или даже со звёзд? Воспринимай их как стихийное бедствие. Не будешь же ты мстить дождю за то, что промочил ноги.

— Дождь не думает, он льёт, — неохотно ответил Отто.

Он не видел смысла в этой беседе. Не в меру оживившийся Василий его тяготил, и больше всего хотелось прямо сейчас встать, бросить всё и уйти.

Прочь от костра, в ночь, в безумие…

— Отто, ведь это событие планетарного масштаба, к нам прибыли инопланетяне!

— Да мне как-то всё равно, — отмахнулся Отто. — Они мне должны, а где они живут, мне безразлично. И я не отступлюсь. И возвращаться не собираюсь. Местный климат тебе известен. Через месяц наступит короткая осень, а там и суровая зима. Так что бери свою пайку и ступай, проваливай. Это моё дело.

— Нет, — Василий покачал головой. — Я не уйду. Мне интересно, чем эта история закончится.

— Ну и дурак, — беззлобно сказал Отто. — Какое-то время будем жить и делать глупости. А потом умрём. Вот и вся наша история.

"Жизнь этих созданий крайне коротка, поэтому каждый отдельно взятый организм, не успевая развить самодостаточность, обладает столь низким интеллектом, что, в силу стадных инстинктов, готов пожертвовать собой ради выживания своего вида.

В случае нанесения популяции значительного ущерба, уцелевшая особь проявляет исключительную настойчивость, изобретательность и коварство, причиняя непоправимый вред своему обидчику". Из отчёта экспедиции к VI(3)

В конце пути я окончательно выдыхаюсь и уже не совсем ясно понимаю: это я толкаю мокрое, выскальзывающее из рук коромысло, или это оно поддерживает меня, чтобы я не упал. Рядом тяжело сипит Василий. На первый взгляд, у него дела идут лучше моего, но я знаю, что и он близок к пределу. Третьи сутки идёт нескончаемый проливной дождь. Небо тёмное, мрачное. Такое ощущение, что тучи вот-вот упадут на голову и раздавят непроницаемой тяжестью. Горизонта не видно: всё затянуто мутной завесой дождя. Водяная пыль, несмотря на поднятые воротники и капюшоны, находит дорогу сквозь щели между телом и одеждой, превращая бельё в килограммовые рыцарские доспехи. Питаемся исключительно таблетками, запивая их дождевой водой, для сбора которой достаточно на несколько минут откинуть капюшон.

Мы подбадриваем себя шутками и древними анекдотами, мокнем, потеем и отчаянно трусим.

Когда я рассказал Василию о своём плане, он долго не мог поверить, что я не шучу. Потом так же долго меня рассматривал. Я заметил, русские всегда так: запрягают долго и везут тяжело. Но везут!..

Его нога проваливается в преисподнюю. Жадно хватая ртом воздух, падаю вместе с ним. Мы поднимаем фонтаны брызг, которые мгновенно растворяются в струях дождя. Ловлю краткие мгновения отдыха, пока он, осыпая замысловатыми русскими ругательствами болото, освобождает ногу вместе с прикрученной к ней лыжей. Чтобы он не заподозрил меня в жульничестве, выкручиваю голову и озабоченно смотрю на трос, один конец которого закреплён на нашем коромысле, другой исчезает в траве. Василий, как и я, знает, что тросу ничего не сделается, но, осматривая его, я работаю, а когда просто лежу — отдыхаю.

Василий понимает мою неглубокую хитрость и улыбается. Он откидывает капюшон, подставляя голову дождю. От головы идёт пар, и, странное дело, капли будто притягиваются к ней. Не просто барабанят по макушке, а прицельно бомбардируют щёки, уши, шею, стекают с головы по плотным чёрным волосам на нос и оттуда падают в траву упорным неистощимым ручейком. У Василия уже отросли чёрные брови и пушистые ресницы. Симпатичный, крепкий парень. Он садится рядом, и на несколько минут мы застываем в блаженной неподвижности.

Лыжи я сам придумал. И сделал. В этих диких местах инициатива наказуема: реализация планов зависит от их разработчика. Только цивилизация позволяет творческим людям заниматься именно тем, для чего они предназначены — творчеством, а не выматывающей душу тупой, вульгарной работой. Для "чёрной" работы цивилизация располагает миллиардами голодных ртов, готовых на всё, лишь бы не умереть с голоду.

Об этом я и думал, когда резал древесину и обвязывал "конструкцию" противомоскитными сетками. К сожалению, ничего более простого придумать не удалось. Усилие, с которым мы буксируем топливный мешок, слишком велико. Ноги дырявили травяной ковёр, мы проваливались и почти не двигались с места. А так: два дня мучений и кровавые мозоли от рукояти ножа, но мы движемся! Ещё бы: площадь соприкосновения с податливой травой увеличилась в десять раз, соответственно уменьшилось давление на неё, и теперь мы можем в полную силу налегать на коромысло, без опаски попирая предательскую траву. Да мы уже почти пришли! Остаётся километра два, не больше.

От места падения вертолёта до базы пришельцев оказалось четыре часа быстрой ходьбы. Все перемещения я решил делать только днём, полагая, что у противника достаточно датчиков, реагирующих и на инфракрасное излучение, и на движение, и на металл, к которому, как мне кажется, шары особенно неравнодушны. С этой точки зрения, в ночное время суток мы бы оказались в проигрышной ситуации, когда нас видят, а мы — нет. При этом меры безопасности свелись к постоянной готовности сделать разрез в траве и нырнуть в ледяную воду. Что мы и делаем.