Павел Дартс - Крысиная башня

— Че ты накинулся-то?… Я ж не против. Я просто рассуждаю…

Я видел, что батин натиск на Толика, то, что он говорил «жрать, жрать», подстраивался под его лексикон, имело целью убедить того согласиться на возвращение Васильченков; что ему хочется, чтобы они вошли в нашу «стаю товарищей». Я-то видел, что при всех его логических построениях ему просто жалко стариков. Я тоже был «за».

Толик в конце концов пожал плечами:

— Да пусть, мне-то что? Только чтоб они не лезли в наши дела. Пусть занимаются хозяйством, а в наши дела не лезут.

На том и порешили.

Когда уже Олег лежал в постели, и при свете небольшого кемпингового светильника читал книгу, в квартирную дверь негромко постучали. Взяв с тумбочки рядом с кроватью люгер, Олег пошел открывать. Из своей комнаты выглянула испуганная Лена. В Башне не принято было после наступления сумерек приходить «без звонка», благо батя протянул телефонные провода и установил связь с жилищами всех обитателей, а также со своим «постом охраны» и мастерской на шестом этаже, где иногда и ночевал.

Это был Володя.

— Володь, ты че? Тебе же сказали — не ходи по Башне. Тут мы сюрпризов для непрошенных гостей наставили до такой-то матери. Завтра все тебе покажем — а пока не ходи! Ты че? Подорваться хочешь?

Тот, не отвечая, жестом показал, что хочет войти.

Олег посторонился, пропуская старика. За ним тенью просочилась Люда.

— Че ты? Что не так? Устроились?…

— Да. Все хорошо…

У нас были ключи от их квартиры, и мы, конечно же, ничего у них не трогали. Все их вещи лежали там и так, как они их оставили при отъезде «в сад», «на пару-тройку недель», как они считали…

— Так что вы?

— Олег… — было видно, что старик говорит в сильном волнении, — Лена… Мы хотели вам сейчас сказать… Обязательно сегодня… Мы хотели сказать…

— Да что случилось-то??

— Мы хотели вам сказать, как мы рады, что смогли вернуться. Что мы очень благодарны вам, что вы приняли нас…

— Да че ты, Володь!.. — Олегу на мгновение показалось, что тот присутствовал в «зале совета», слышал обсуждение, когда всерьез обсуждалось оставить их, или… Или прогнать? КУДА прогнать?…

Олегу стало неприятно от одной мысли, что старый Володя мог слышать это «обсуждение».

Старики стояли в своем чистом домашнем, вымывшиеся горячей водой, впервые за много недель досыта и разнообразно накормленные. Впервые за много недель они будут спать в своей, В СВОЕЙ квартире, и в своей постели; впервые за все это время они чувствовали себя в безопасности, — в основном не из-за толстых кирпичных стен Башни и мощных решеток на окнах, не из-за стальных дверей, а из-за спокойной уверенности Олега, Толика, Сергея; мужчин Башни, не расстававшихся, как они видели, с оружием ни во время еды, ни во сне.

— Вы просто не представляете, что мы сейчас чувствуем!.. Мы просто счастливы сейчас!.. Вы не представляете, что мы пережили! — заговорили они, перебивая друг друга.

— Да ладно-ладно, Володь, че ты. Люда, успокойся, все кончилось.

Люда разрыдалась. Володя ухватился за руку Олега, казалось, ноги его от волнения подкашиваются, по его морщинистым щекам текли слезы. Обняв Люду, Лена увела ее на кухню.

— Я еще что хотел сказать… Я еще извиниться хотел, что тогда осуждал вас… Ну, за это. За ваши набеги на магазины. За запасы. Я был не прав. Я признаю…

— Да ладно, Володь, че ты, я и забыл давно.

— Нет. Я должен сказать, иначе меня это будет мучить. Вы правильно делали. Вы имели право. Так нужно. Нужно выживать любой ценой. Я теперь понимаю — вы имели право. Вы не подумайте. Мы постараемся быть полезными, обязательно…

Он заплакал.

Олег гладил его по согнувшейся худой старческой вздрагивающей спине, и не знал, что сказать.

— Олег… Я сегодня впервые за это время вновь… Ну… Я снова надеюсь, что еще смогу увидеть… Увидеть дочку и внука…

— Ну перестань, перестань… Увидишь, конечно увидешь, что ты…

Олег вдруг вспомнил Ницше «Тот, у кого есть для чего жить, выдержит почти любое „как“».

— Ты не представляешь, что мы пережили на обратном пути… Что мы видели. Такое только в книгах, давно… В исторических. Ты не представляешь. Такие люди. Такие бывают люди… Мы будем полезными, поверьте…

Плечи его тряслись, старческие слезы капали на пол.

Глядя на него, у Олега от жалости остро клешнило сердце.

Теперь, по вечерам, когда «кончился» интернет, практически не работал телевизор, для меня перед сном осталось единственное развлечение: слушать маленький транзисторный приемник на двух АА батарейках, в числе прочего оказавшийся запасенным у бати, который он мне и вручил в свое время с поручением «мониторить ситуацию». Я лежал в постели и крутил настройки, через наушники (батя сказал, что так меньше электропотребление, несмотря на солидный запас батареек, их было велено экономить…) вслушиваясь в стоны и хрипы эфира на коротких волнах. Старенький приемник «Сони», когда-то кем-то подаренный бате еще в его молодости, потасканный и давно не используемый, но вполне рабочий и не выброшенный при всех переездах с квартиры на квартиру, стал сейчас для нас «окном в большой мир». Я лежал и вслушивался. Это был кайф почище интернета. Потому что это было не как раньше, это было завершение трудного и теперь часто опасного дня. Можно было отдохнуть и расслабиться…

Как ни странно, в эфире по-прежнему было много музыки. Как-то казалось странным, что сейчас, когда многие из тех кого я знал, умерли или влачили совершенно дикое по прежним понятиям существование, когда все в жизни так разительно изменилось — где-то ПО-ПРЕЖНЕМУ играет музыка, танцуют люди… Но я отгонял эти мысли, нас больше интересовала информация в эфире.

А информация была… так сказать, странная и безрадостная:

— что государство непременно справилось бы «с возникшими экономическими трудностями в связи с финансовым коллапсом, обрывом финансово-хозяйственных связей», но «… на это наложились совершенно непрогнозируемые последствия аномальной активности Солнца, бомбардирующего Землю электромагнитными ударами того спектра, который возбуждающе действует на нервную систему гомо сапиенса; что и приводит к повышенной агрессивности предрасположенных к этому субъектов; что, в свою очередь, привело „к изменению социальной адаптивности больших масс населения“, в просторечии называемое „движением гопничества“»…

«Вот сволочи, — подумал я, — уже и под эту отморозь теорию подвели! Что-то ни у меня, ни у Устоса не случилось этого „изменения социальной адаптивности“. Ур-роды, им бы только умное словцо для „объяснения явления“ придумать! Сволочи!»

Как только стало холодать и пошли дожди, мы озаботились заделать все выбитые окна. Как-то их оказалось неожиданно много… Откуда бы? Вроде бы нас не бомбили, боевых действий мы не так чтобы и вели, — тем не менее выбитых окон в Башне было более чем достаточно. Откуда? По окнам палил картечью из обреза тот отмороженный тип, что убил Устоса, а потом так «удачно» дал Башне имя. Со стороны проспекта повылетало много стекол во время «маленькой ограниченной войны, связанной со становлением Новой Администрации», — и, хотя тогда в Башне еще было много жильцов и что-то тогда еще стеклили, но все же следы тех событий остались. И даже бомжики с автоматом, перед тем, как мы их шуганули «дезинфекционной бомбой», успели стрельнуть нам в окна. Впрочем, в соседних пятиэтажках было еще хуже — почему-то там вообще мало целых окон осталось. Стекла там побили — кто, зачем? Как понимаю — чисто из хулиганских побуждений. И людей там живущих, осталось всего ничего — несколько семей, может пять, может семь, не больше. Это на все четыре дома. Что они ждали, на что надеялись — непонятно. Но к Башне подходить хулиганить опасались. Никто не бил стекла. Никто не пытался взломать подъезд и поживиться в брошенных квартирах. Вернее — больше никто не пытался, — мы отбили охоту. Наверное, среди городского хулиганья прошел слух, что к Крысиной Башне лучше не соваться, — там сначала стреляют, а потом уже вопросы задают. Если останется кому задавать.