Павел Дартс - Крысиная башня

Словом, коммерция шла успешно; сельский уполномоченный от Администрации за некоторую мзду освободил дом Ивановых от «уплотнения» эвакуированными и не настаивал на участии Иванова в делах только что созданной на базе совхоза сельхозкоммуны, вполне довольный тем, что в свои вояжи в Мувск Иванов прихватывал по мешку-другому и его картошки, продавая ее в городе по неслыханным на селе ценам. Все шло как по маслу, росли стопки перетянутых цветными резинками «лещей» в тайном ящике Иванова, были запасены и соль, и спички, и мыло; и фирменная бытовая техника, ждущая своего часа — когда все нормализуется. Перед отъездом назад троица совершала рейд по брошенным и не очень квартирам в пригородах Мувска. Где и были жители — при виде трех стволов еще и сами помогали грузить пожитки в Ивановский фургон. Уверенно росло благосостояние семьи Иванова, жена и две дочки в селе каждый почти день щеголяли в городских модных обновках. Каждый его приезд из города встречали как приезд Деда Мороза, — и он старался не обмануть ожиданий; благо добра, оставленного тупыми горожанами, вдруг ломанувшимися в деревни, в городе оставалось более чем достаточно…

Кончался уже третий мешок, и Иванов уже собирался двинуть за четвертым. Фургон с картошкой под охраной Жоры и Кольки он оставлял за пару кварталов. Загоняли фургон во двор, подгоняли задом к выбитому окну облюбованной квартиры. Там и ночевали. Ставить фургон на охраняемую стоянку возле рынка Иванов считал безумно дорого. Ишь, чего придумали! — отдай им четверть всего товара! Правда, бородатые нерусские, «державшие» рынок, гарантировали безопасность, — на территории рынка и стоянки никогда не было ни драк, ни разбоев; инциденты разрешались жестко и без компромиссов. Буянов, разбойников просто куда-то увозили, и больше на рынке они не появлялись. Надежно… Но отдавать четверть товара! — это ни в какие ворота! Да за бензин отстегни, — а бензин каждый день дорожает. Нет, это не вариант. Да и Кольку с Жорой не зря ведь возил — вот пусть и охраняют! Если торговать не с машины, на ночь не ставить на территории под охрану, — то выходило не в пример дешевле! Правда, приходилось таскать мешки на себе за два квартала. Ныли плечи, болела спина. Но подъем получался такой вкусный, что, пересчитывая в уме сэкономленные деньги, Иванов готов был таскать мешки хоть в два раза дальше. А ночевать в брошенной квартире под охраной трех стволов — вполне себе безопасно, зачем деньги тратить!

Седого мужика, подошедшего к прилавку, Иванов сразу определил, как неплатежеспособного. Наметанный глаз заметил и неуверенные движения, и дрожащие пальцы, которыми тот как будто гладил, касаясь картошки; и робкий взгляд сквозь мутноватые стекла очков, дужка которых была перемотана белым лейкопластырем. Да еще одно стекло треснуто. Потрепанный пиджачок, выглядывавший из-под видавшей виды кожаной куртки наводил на мысль, что перед ним затруханный интеллигент, «пролетарий умственного труда», какой-нибудь учитель или мелкий чиновник, не способный даже найти себе новую вещь в изобилии почти брошенного города. Облик неудачника, не вписавшегося в современные жесткие реалии, дополняла мятая фетровая кепка, и седые космы, развевающиеся из-под нее.

— Точно — учитель какой-нибудь, — определил по себя Иванов, — Причем жрать хочет, а платить нечем.

Но почему-то он не прогнал его от прилавка, интуиция подсказала бывалому рыночному коммерсанту, что не зря тот трется возле картошки, не зря. Точно ведь хочет предложить на что-нибудь сменяться! Такого прогонять нельзя! Такой недоумок может принести и золото, и сменять его «на пожрать» по смешному курсу. И потому Иванов, продавая картошку, терпеливо ждал, когда «интеллигент» созреет.

Наконец, когда Иванов уже сворачивал пустой мешок, собираясь отправляться за четвертым; мужик в кепке и треснутых очках решился. Подошел и, неуверенно заглядывая Иванову в глаза через мутные линзы очков, вполголоса, робко спросил:

— А вы… Вы только продаете, или меняете тоже?…

«Ну, наконец-то!» — подумал Иванов, и ответил:

— И меняю, дорогой, и меняю. Смотря на что. А что у тебя есть?

Иванов испытывал неизбывное чувство превосходство над этим городским недоумком, не умеющим даже прокормиться, — это в нынешнее-то время, когда, как и всегда на сломе эпох в кризисы, и создавались состояния. Кроме шуток, Иванов имел очень большие планы по развитию бизнеса. Давно пора не самому таскать мешки, а нанимать людей; а лучше — вообще обращать в рабство, — он слышал про такое. А самому с ребятами, — только организовывать и контролировать, как и положено у настоящих бизнесменов.

Иванов смерил «интеллигента» оценивающим взглядом, — а ведь подумать, вот козявка, очочки треснутые, фигней перевязанные, взгляд заискивающий, — а сам, вроде, здоровый, плечистый. Вот таких вот и хорошо бы в работу. Чисто за жратву — еще и рады будут, что им в городе, без жратвы-то, ловить?

— Ну, показывай!

Но мужик, против ожидания, не полез в карман, чтобы достать какое-нибудь обручальное колечко, как ожидал Иванов, или женины золотые сережки; а перегнулся через прилавок и шепнул Иванову в подставленное ухо:

— Оружие у меня! Вот. Обрез. Меняю.

Иванов отстранился, и с недоверием посмотрел на «интеллигента». Откуда у этого лоха обрез? И знает ли он настоящую цену оружию? Оружие сейчас ценилось превыше всего, превыше золота, — тем более на селе. Неужели вот он, — золотой шанс?…

— Ну и?… Где он, твой обрез? — нарочито небрежно, недоверчиво-пренебрежительно, спросил Иванов.

«Интеллигент» вновь чуть не лег животом на прилавок и зачастил вполголоса:

— Вы же знаете, вы знаете — это же запрещено! Да. Запрещено. Настрого. За это сурово наказывают. Мы и не имели. Но тут — случайно. Сосед умер. А у него — было. Он охотник был, у него два ружья было. Одно он сдал, а второе… Не сдал. Сделал обрез — чтобы обороняться. А теперь он умер. Да. Заболел и умер. Мы за ним и ухаживали. Надо бы сдать… Я знаю, что надо, — но… У нас давно кушать совсем нечего, — он сглотнул слюну, на шее дернулся кадык, — Вот я и подумал, может быть вам надо?… Я бы поменял на картошку! Но не меньше, чем на мешок!

«Во лох!» — радостно подумал про себя Иванов, — «Не меньше чем на мешок». Да за исправный обрез можно десять мешков просить, а то и все содержимое ивановского фургона, — оно того стоило. В деревне за обрез можно было из мужиков хоть кровь пить; да и не продавать — самому бы пригодился, в запас! Сам Иванов жалел пилить свою «Мурку».

— Ну, дык покажи, где он у тебя? — нарочито небрежно и недоверчиво спросил Иванов.

— Сейчас-сейчас! — заторопился мужик, отвернулся, и кому-то призывно замахал рукой. От тусующихся по базару покупателей и просто интересующихся отделилась пара — молодой крепкий пацан лет 17-ти в новенькой светло-бежевой щегольской кожаной курточке, и худенькая, но весьма «фактурная» рыжеволосая девушка лет 20-ти, тоже модно и со вкусом одетая.